JOHN RUSKIN

Political Economy Of Art

© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2018

Большая часть предлагаемых очерков является точным воспроизведением лекций, читанных мною в Манчестере; но наиболее краткие положения, встречавшиеся при устном изложении, развиты мною здесь полнее и обстоятельнее и сопровождены значительным количеством примечаний – для объяснения тех пунктов, которых, за недостатком времени, находившегося в моем распоряжении, я не мог достаточно развить при чтении.

Вероятно, не мешает извиниться перед читателями за желание обратить их внимание на предмет, глубокое изучение которого, по-видимому, несовместимо с моей специальностью. Но глубокое изучение едва ли нужно как пишущему, так и читателям, тогда как точное знание вопроса до известной степени необходимо всем нам. Политическая экономия на простом английском языке значит «экономия граждан», и ее основные принципы должны быть поняты всеми, берущими на себя ответственность, сопряженную с именем гражданина, подобно тому как хозяйственная экономия должна быть понята всеми, принимающими на себя ответственность за ведение домашнего хозяйства. К тому же основные принципы политической экономии вполне ясны, но многие из них неприятны по своим практическим требованиям, и люди обыкновенно ссылаются на то, что не могут понять их, единственно потому, что не желают им следовать, или, вернее, в силу того, что обычное неповиновение этим принципам лишает их даже способности понимать их. Да, из всех действительно великих принципов этой науки нет ни одного неясного или спорного, ни одного непонятного даже юноше, как только он начинает зарабатывать свой хлеб, или девице, начинающей принимать участие в домашнем хозяйстве.

Я скорее заслуживал бы упрека в том, что считаю необходимым подробно выяснять те пункты, которые, по-видимому, должны быть известны всем. Но едва ли можно меня в этом обвинять, так как явления в области промышленности, ежедневно сообщаемые газетами, а тем более пояснения, делаемые этими последними, ясно указывают, что значительная масса так называемых промышленных предпринимателей так же невежественна относительно свойств денег, как и беспечна, несправедлива и несчастна в деле их употребления.

Изложение экономических принципов в тексте – хотя я знаю, что если не все, то большинство из них уже приняты существующими авторитетами в области этой науки, – не подтверждаются мною цитатами потому, что я никогда не читал ни одного автора по политической экономии, кроме Адама Смита, да и того двадцать лет тому назад. Каждый раз, когда я раскрывал какую-нибудь современную книгу по этому вопросу, то всегда находил, что она загромождена исследованиями по случайным и второстепенным промышленным вопросам, следить за которыми у обыкновенного читателя нет свободного времени и сложность которых, по-видимому, не редко лишает самих авторов возможности понимать самую основу дела.

В заключение замечу, что если читатель будет склонен осуждать меня за слишком радужное представление о возможных изменениях в практике политической жизни, то пусть он только подумает о том, как дико показалось бы современникам Эдуарда I, если бы им сказали, что современный нам строй политико-экономической жизни не только неизбежен, но даже возможен. А я думаю, что наш прогресс со времен Эдуарда I состоит не столько в том, что нами уже достигнуто, сколько в том, что мы имеем возможность достигнуть в будущем.

В числе различных характерных черт нашего века, отличающих его от столетий, пережитых нашим не очень старым миром, я считаю, что справедливое и разумное презрение к бедности является одною из самых выдающихся. Повторяю: справедливое и разумное; хотя и замечаю, что некоторые слушатели удивлены тому, что я высказываю такие вещи. Но уверяю вас, что я говорю вполне серьезно и не решился бы сегодня вечером обратиться к вам с этой речью, если б не относился с глубоким уважением к богатству – разумеется, к истинному богатству; ложное же богатство, как и все ложное, конечно, не заслуживает ни малейшего уважения; и различие между действительным и ложным или мнимым богатством и есть тот пункт, относительно которого мне предстоит теперь сказать вам несколько слов. Да, я, как уже сказал, ценю истинное богатство очень высоко и разделяю большею частью то особенное чувство, в силу которого наш век открыто воздает дань уважения богатству, причем не могу удержаться, чтоб не заметить, как необычайно и как резко отличается наш век от всех прошедших эпох тем, что у него нет ни философских, ни религиозных поклонников дырявого божества бедности. В эпоху классической древности не только находились люди, добровольно жившие в бочках и серьезно защищавшие преимущество жизни в бочках перед жизнью в городах, но даже греки и римляне, по-видимому, смотрели на этих эксцентричных и – не смущаясь, прибавляю – нелепых людей с таким же уважением, с каким мы относимся к крупным капиталистам и землевладельцам, так что в то время люди, можно сказать, гордились пустыми, а не туго набитыми, кошельками. Нас не меньше поражают те почести, которые этот странный греческий народ воздавал своим высокомерным беднякам, как и то презрение, с каким он относился к богачам; так что нет никакой возможности долго прислушиваться к нему или к его подражателям – к римским писателям – без того, чтоб не запутаться во всевозможных благовидных нелепостях; причем эти древние греки и римляне стараются убедить нас в бесполезности накопления тяжелого желтого вещества, называемого золотом, и возбудить вообще сомнение относительно всех установленных политико-экономических учений. В Средние века дело обстояло не лучше, греки и римляне довольствовались тем, что осмеивали богатых людей и сочиняли забавные разговоры между Хароном и Диогеном или Мениппом, в которых перевозчик и циник ликуют при виде того, как плачевные толпы царей и богачей приближаются к Ахерону, бросая свои венцы в мрачные воды и тщетно отыскивая в своих сокровищницах ту монету, которая могла бы оказаться им полезной. Но этот языческий взгляд довольно снисходителен сравнительно с тем, который существовал в Средние века, когда богатство в глазах лучших людей казалось не только презренным, но и преступным. Кошель с деньгами, висящий на шее, является во всех изображениях ада одним из главных указаний на вечное осуждение, а дух бедности чтится с такой же сердечной теплотой и искренней почтительностью, с какой честный рыцарь относился к даме своего сердца и верноподданный – к своей царице. И действительно, нужно обладать известной смелостью, чтоб совсем отделаться от этих чувств и открыто признать их односторонность или ошибочность, что мы принуждены, однако, сделать. Ведь богатство есть, в сущности, просто одна из великих сил, вверенных в руки человека; сила, которой нельзя, правда, завидовать, потому что она редко дает счастье, но которую, тем не менее, нельзя ни презирать, ни отталкивать от себя, так как она – в настоящее время и в нашей стране – является тем более серьезной, что власть богача проявляется не в грудах золота и не в сундуках, наполненных драгоценными камнями, а в массе людей, направляемых на различные отрасли труда и над телом и душой которых богатство, судя по обстоятельствам, имеет или вредное, или благотворное влияние, становясь, таким образом, источником праведности или погибели.

И вот, в силу того, что вы, судя по названию, признаете обширное собрание английских картин тоже за ваше сокровище, т. е. за известную частицу или крупицу действительного богатства нашей страны, я и думаю, что вы, может быть, не без интереса проследите за некоторыми коммерческими вопросами, находящимися в связи с этой особенной формой богатства. Большинство людей выражает удивление по поводу их количества, так как прежде они не имели никакого понятия о накопленном в Англии количестве произведений хорошего искусства; и потому, я надеюсь, далеко небезынтересно будет для вас рассмотреть, какое политико-экономическое значение имеет это накопление, какого рода труд оно представляет собою и как вообще этот труд может быть применен и экономизирован с целью дать наилучшие результаты.