- Дураки, и какая им от этого радость? - говорили они между собой.

- И то сказать, шея-то чуток побаливает, да ведь арбуз-то тоже штука недешевая, задарма не дадут, - оправдывался другой.

Мы поехали дальше.

- Это ваша первая поездка в Паян? - спросил я мисс Ганну, чтобы нарушить неприятное молчание.

- Да, первая, - ответила она.

Я снова умолк.

Видя мою задумчивость, мисс Ганна с грустью сказала:

- Последние дни я замечаю, что, бывая со мной, вы все о чем-то думаете. Или я как-нибудь не угодила вам? Ведь, кажется, я делала все, чтобы доставить вам удовольствие... Как жаль, что вы остаетесь таким холодным, равнодушным к девушке, которая способна на хорошую любовь...

При каждом толчке фаэтона девушка склонялась головой к моему плечу и часто не поднимала ее.

Чтобы поддержать нашу дружбу, я должен был рассеять подозрения американки.

- Мой дорогой, хороший друг, - сказал я, взяв мисс Ганну за руку, напрасно вы думаете, что я равнодушен к вашей любви. Подобно тому, как на свете существуют разные люди, существуют и разные проявления любви. Одни влюбляются легко и просто, но такая любовь исчезает так же внезапно, как вспыхивает. Другие, полюбив медленно и с большой оглядкой, любят долго и часто уносят с собой эту любовь в могилу. На Востоке и на Западе смотрят на любовь по-разному, а в Америке совсем иное отношение к любви. В конце концов, всюду любовь, но характер и сущность ее разные. Лично я не могу ограничиться одним голым уважением к любимой девушке. Нет, я могу любить и любить безраздельно, так, как, быть может, не полюбит никто другой. Я знаю, что женщина может почувствовать удовлетворение лишь в том случае, когда ее любовь встречает взаимность, искренность. Простите, - сказал я, пожимая ее руку - Простите, прекрасная мисс Ганна, все это я говорю не для того, чтобы заставить умолкнуть ваши чувства ко мне, а чтобы высказать вам свое личное мнение о любви.

- Прошу вас, продолжайте, это очень интересно, - отозвалась мисс Ганна.

- Наше знакомство началось очень недавно, настолько недавно, что можно пересчитать его по дням и по часам. Если мы полюбим друг друга в результате взаимного изучения, если любовь наша будет расти постепенно, наше счастье будет прочно. Я не равнодушен, я не холоден, но я человек благоразумный и уравновешенный, и единственная причина моей медлительности в этой особенности моего характера. Я хочу, чтобы мое чувство к вам выросло и поднялось еще выше. Тогда любовь наша будет прочной, надежной, возвышенной.

Мисс Ганна слушала меня с нескрываемым волнением. Ее маленькая ручка, покоившаяся в моей руке, вздрагивала. Я стал ласково гладить ее золотистые кудри.

Она поднесла мою руку к своим ушам.

- Эти серьги преподнесены мне Алекбером. Он сказал, что вы купили их для меня, - и, говоря это, Ганна прижала мои пальцы к своим ушам, скрытым под копной золотистых волос. В ушах ее сверкали два больших бриллианта.

Настроение девушки заметно улучшилось, и она принялась перебирать наши дорожные воспоминания, особенно дни, проведенные на Ливарджанском эйлаге.

Мы выехали за город. Фаэтон катил в тени ивовых деревьев. Покрытая белой пылью, листва словно предавалась своим думам. На ветках дремали спасавшиеся от дневной жары воробьи.

Кривая извилистая дорога напоминала запутанные мысли тавризского населения. Крики навьюченных тяжелой поклажей животных и свист кнутов, подхлестывавших усталых кляч, запоминали картину мучительной жизни крестьян Азербайджана эпохи феодализма и рабства.

Чем ближе подъезжали мы к селению Паян, тем реже становилась растительность и беднее нивы, тем чаще попадались нищие и больные.

Первый встреченный нами больной лежал, растянувшись в придорожной канаве. Лицо его было покрыто платком. Когда он протянул руку за подаянием, ветер сбросил платок с его лица. Распухший нос закрывал собой почти все лицо, свисавшие со лба отвратительные багровые наросты придавали ему отталкивающе безобразный вид.

Одежда его состояла из соломенной рогожи.

По другую сторону экипажа мы увидели двух других больных, у одного болезнь совершенно обезобразила лицо, на обнаженных до кости челюстях выступали зубы, у другого отвалились губы.

До самой деревни нам попадалось немало прокаженных. Эти несчастные ползли, шли и ковыляли по окрестностям, прося подаяния у случайных проезжих.

Завидя наш фаэтон, целая орава детей с громким криком бросилась бежать от нас к деревне.

На их крик выбежали женщины и принялись загонять в дом кур и ягнят.

Причина их поведения осталась нам непонятной... Больница американской миссии была расположена в другом конце, селения, в северной его части, чтобы постоянно дующие здесь северные ветры не несли зараженного зловоньем воздуха к больнице и детскому приюту.

Обширное пространство с палатками и временным деревянным бараком было обнесено колючей проволокой, и караульные никого к забору не допускали. Когда мы спросили у караульного о причине переполоха, вызванного нашим появлением, тот, смеясь, объяснил:

Это село принадлежит мучтеиду. Время от времени его люди наезжают сюда и забирают кур, ягнят и все, что попадет под руку. Потому-то при виде въезжающих в село фаэтонов население в страхе прячет свое добро.

- А что кричала детвора? - спросил я у караульного

- Чтобы известить население, дети кричат - "лисицы, лисицы!"

Нас встретили Тутунчи-оглы и Гасан-ага и проводили к палаткам. В первой из них была расположена канцелярия; во второй - амбулатория с женщиной-врачом, которая была занята при нашем появлении осмотром детей; здоровых она направляла в ясли, а больных в лечебницу, под которую была приспособлена третья палатка. Тут находилось двадцать восемь больных детей. Четвертая была отведена для здоровых ребят, и здесь было размещено до пятидесяти мальчиков и девочек.

Вся обстановка была крайне проста и дешева, однако во всем чувствовались образцовая чистота и порядок.

Весь персонал общества состоял из шести женщин в четырех мужчин, не считая врача и его помощника.

- Нет ли у американской миссии, организующей подобные пункты, иных целей, кроме филантропии? - спросил я мисс Ганну.

Положив маленький блокнот в сумочку, она ответила:

- Дело обстоит следующим образом. Главная наша задача состоит в служении человечеству. Дети эти будут обучаться в Америке разным специальностям и по окончании школ будут устроены на работу в предприятиях общества. Часть их заработка будет вычитываться на погашение сумм, затраченных на их воспитание и на усиление фонда общества, а остальное будет выдаваться им на руки. На отчисленные в его фонд деньги общество сумеет расширить свою деятельность.

- А дети останутся в распоряжении общества навсегда?

- Нет, - поспешила ответить мисс Ганна. - Все суммы расходуемые на каждого питомца вплоть до самого поступления его на работу, записываются в его личный счет, копия с которого выдается ему на руки при поступлении на производство, и туда заносятся все вычеты из заработка в погашение произведенных расходов. По покрытии всех расходов, бывший наш питомец свободен, он может оставить учреждения общества и работать, где ему угодно.

- А могут ли родители ребенка, уплатив все расходы, понесенные обществом на его воспитание, взять его до поступления на службу?

- Нет, не могут. Таких случаев в практике не бывало. Это противоречило бы договорам, заключенным миссией с родителями.

В канцелярии мисс Ганна показала мне один из таких договоров, по которому житель селения Паян Мир-Гасан Мир-Абдулла-оглы добровольно отдавал свою двухлетнюю дочь Тути в распоряжение общества. Со дня заключения договора отец терял все права на ребенка, а общество обязывалось уплатить отцу единовременно пять туманов иранской валютой. Вот какой эксплуататорский характер носила пресловутая благотворительность американских капиталистов!

Мисс Ганна занялась проверкой текущей работы, а я подозвав Гасан-агу, пошел осматривать землянки и колодцы, где было сложено наше оружие. Хранилища эти оказались достаточно надежными и прочными.