- Я понимаю, что вы хотите сказать этим, - заметил со смехом Гаджи-хан, - но пока в Иране не родилось поколение крестьян, умеющее править землей. Крестьяне прежде всего религиозны. Передача земли крестьянам - не дело помещиков, а дело самих крестьян, они сами должны уметь защищать свои права. Вопрос этот несомненно связан и с вопросами государственной структуры. Она у нас примитивна, у нас первобытная форма правления. Наше правительство боится управлять свободным крестьянством, лишенным своих господ. А может быть, оно на это не способно, и потому избегает иметь дело с миллионами подданных, обладающих разнообразными нравами, и предпочитает опереться на небольшое число помещиков, ибо найти с ними общий язык легче.
Этот помещик, и весьма крупный помещик, не понимал, что Ираном правит правительство богачей и помещиков, которому не под силу разрешение аграрного вопроса в Иране. Вопрос о передаче земли крестьянам мог быть разрешен лишь при коренном изменении формы правления, то есть при свержении помещичье-капиталистического правительства.
Ни те, кто заседает в парламенте, ни те, кто составляет кабинет министров, ни даже многие вожди революция, борющиеся в Тавризе против контрреволюции бок о бок с нами, не в силах разрешить аграрный вопрос. Свобода крестьянства, крестьянское правительство пугают их, ибо они прежде всего помещики.
Когда мы укладывали вещи, младшая дочь хана, Ирандухт, принесла серебряную шкатулку и протянула ее мисс Ганне.
- Мама просит вас принять этот скромный подарок и сохранить его на память о нас.
Взглянув на меня, мисс Ганна нерешительно приняла подарок.
- Не смущайтесь, - заметил я, видя ее колебания, - каждый гость, посетивший дом хана, получает от него что-нибудь на память.
Ирандухт-ханум вышла. Когда мисс Ганна раскрыла шкатулку, оказалось, что американка увозит с собой действительно ценные воспоминания о Востоке. В шкатулке находились коробочка для игл, сделанная из двух цельных кусков бирюзы, золотой перстень с драгоценными камнями, пудреница, также осыпанная драгоценными камнями, и другие предметы туалета из золота и слоновой кости.
Американка не могла отвести глаз от этих дорогих и редких вещей.
- Боже мой, неужели это наяву? - сказала она, переводя восхищенный взгляд с одного предмета на другой. - Если бы я увидела все это во сне, я бы не поверила. Помните, что вы говорили мне вечером? - спросила она под радостным впечатлением полученных подарков.
- Что я говорил? Не помню, - уклончиво ответил я, чувствуя, на что она хочет перевести разговор.
- Я не остановлюсь ни перед чем, чтобы исполнить ваше желание. Не так ли вы сказали? - проговорила она тихо, но видя, что я медлю с желанным ответом, поднялась.
Я преградил ей дорогу.
- Помню, дорогой друг, помню, - сказал я.
Она подняла голову и открыто взглянула на меня. Глаза ее искрились радостью.
НА ТАВРИЗСКОЙ ДОРОГЕ
Наши вещи уже были уложены в фаэтон, когда Алекбер притащил огромный пакет папирос.
- Это подарок царским солдатам по дороге...
Солнце еще не успело взойти, когда мы выехали на тавризское шоссе. Расстояния между караульными постами были небольшие. Проезжая мимо, мы только и слышали:
- Эй! Дай папирос!
Виденные нами раньше чайные были превращены теперь в караулки, а их содержатели разбежались. Поэтому невозможно было получить в пути ни одного стакана чаю.
Проезжая мимо Дэрэ-Диза, мы видели, как караульные остановили какого-то крестьянина, ехавшего в город с фруктами. Его заставили спустить корзины и распаковать их. Исполнив требование караульных, крестьянин оставил корзины и бросился бежать.
Проехав дальше, мы стали встречать казачьи отряды. Окружая небольшие караваны, они останавливали их и требовали "на чай".
Отряд казаков человек в десять подъехал и к нашему фаэтону. Внимательно оглядев нас и видя, что ни я, ни мисс Ганна не похожи на иранцев, они обратились к Алекберу.
- Эй перс! Ты Саттар-хана знаешь?
Алекбер прекрасно владел русским языком, но притворился непонимающим:
- Я Саттар-хан, Маттар-хан не знай. Моя из Арасей идот*.
______________ * Я никакого Саттар-хана не знаю, я еду из России.
- Молодец, перс, дай на чай, - сказал тогда один из казаков.
Но Алекбер продолжал игру.
- Моя чай не пьешь, вино не пьешь, арак не пьешь... Намаз арабатай! Сэн изнаишь? Моя муссельман...*
______________ * Я чая не пью, вина не пью, водки не пью. Я - богомольный человек. Ты знаешь? Я - мусульманин.
Казаки не отставали, всячески стараясь разъяснить Алекберу слова "на чай".
- Сэнин пул дай, моя чай пьет, - сказал тогда один из казаков, нарочито коверкая русские слова, - потом Тебриз гедир; куда хочешь, гедир*.
______________ * Ты дай деньги, а я выпью чай. Потом в Тавриз поедешь, куда хочешь поедешь.
Алекбер дал им пять иранских кранов, и они отъехали.
Всю дорогу мы были частыми свидетелями подобных сцен. Завидя издали солдатские фуражки, американка не знала, как и куда скрыться. Когда солнце клонилось к закату, начали вырисовываться вдали очертания города Маранда. Он не был похож на виденный мной раньше город.
Солдатских палаток, выстроившихся, подобно воинам, в густые ряды, нельзя было счесть. Группы конных и пеших солдат, словно муравьи, кишели по улицам. Вокруг города спешно возводились казармы для войск. Повсюду шла кипучая работа, проводились телефонные линии, и Маранд имел вид военного городка.
Мы должны были остановиться в доме начальника почты Ахмед-хана Мугеймеддовле, который был предупрежден о нашем приезде заранее по телеграфу из Джульфы.
Когда мы подъехали к дому Ахмед-хана, было уже темно. Словно ожидая гостей, он тотчас вышел наружу. Мы познакомились. Слуги внесли наши чемоданы в дом. Мисс Ганна чувствовала себя очень утомленной. День был жаркий, дорога плохая, и мы, стараясь еще до наступления сумерек добраться до Маранда, немилосердно гнали лошадей. Ахмед-хан хотел пригласить врача, но девушка отказалась наотрез.
- Вот если бы была ванная, я бы выкупалась и, может быть, пришла бы в себя, - неуверенно проговорила она.
- Я приказал затопить домашнюю баню, - сказал Ахмед-хан. - Там имеется удобная ванна. Я знал, что с дороги вы устанете.
Хан вышел в другую комнату, и вскоре служанка с белым свертком в руке прошла мимо нас к бане, расположенной в другом конце сада.
Мы сели на балконе. К нам вышла жена хана, закрытая легкой чадрой. Она поздоровалась с нами и, ласково улыбнувшись мисс Ганне, сказала:
- Пойдем, дитя мое, пойдем. Ты искупаешься, и усталость твоя пройдет.
После мисс Ганны выкупались и мы. Чайный стол был накрыт на балконе.
Перед домом хана был разбит цветник, а за ним расположен большой тенистый сад. Вообще все дома Маранда утопали в зелени и цветах. Американка, все еще чувствовавшая себя слабо, выпила стакан чаю и отказалась от ужина.
- Если можно, я пойду прилягу, - попросила она.
Ей была отведена хорошо обставленная комната, и молодая служанка проводила ее отдыхать.
Ханша, время от времени наведываясь к ней, сообщала хану о ее самочувствии.
У хана не было детей. Это был представительный брюнет лет пятидесяти, с густой, окладистой бородой. Жене было приблизительно столько же.
Оба они происходили из Кирмана и говорили по фарсидски.
Начальник джульфинской почты рассказывал мне, что хан - сторонник революции.
За ужином никого из посторонних не было.
- Мне надо было дать в вашу честь торжественный ужин, - извиняющимся тоном говорил хан, - но, по некоторым соображениям, я от этой мысли отказался. Во-первых, посторонние помешали бы нашей задушевной беседе, а во-вторых, людям верить нельзя. Полгорода состоит из шпионов и доносчиков. Начиная с духовенства в чалмах и кончая теми, кто носит на голове маленькие иранские шапки, - все занимаются шпионажем. Это особое свойство марандцев! В этом мы убедились и в дни подъема революции, когда все города и села были за конституцию. Даже тогда Маранд плелся в хвосте реакции и контрреволюции. Тут я совершенно одинок: в этом подлом городишке нет никого, к кому бы я мог питать доверие. Начиная от стоящих у кормила власти и кончая теми, кто стоит у священных амвонов, все - враги революции. Здесь открыт клуб. Купцы, интеллигенция, чиновничество и все сторонники царя считают своим долгом посещать его. Там предоставляются удобные случаи завязать знакомство с царскими офицерами и торговать родиной. Все издержки по содержанию клуба и расходы господ офицеров оплачиваются жителями Маранда и взыскиваются губернатором с населения.
