- Они прекратили доступ воды в мои владения, - стал объяснять хан. Подучив своих крестьян, они пустили скот на потраву моих полей, клеветой добились ареста моих крестьян. Короче говоря, они довели моих крестьян до нищеты. Я-то знал их конечную цель. Они домогались скупить мои села за бесценок. И я ничего не мог с ними поделать. Сказать правду, мне было тяжело видеть положение моих крестьян. Несчастные из-за меня переносили неслыханные бедствия. Запуганные, забитые, они боялись показаться у себя в саду или на пашне. Крестьяне ганджинцев избивали крестьян Гаджи-хана, где бы их не встретили.

- А почему вы не обращались к правительству? - спросил я.

- Из кого состоит правительство? Правительство - это мы. Моя мать дочь Аббас-мирзы Наибис-Салтанэ. Так как она появилась на свет после смерти отца, вся династия Каджар любила, баловала ее, носила ее на руках. Гаджи-ханум известна всему Ирану. Величая ее тетушкой, Насреддин-шах целовал ей ручки, а Музаффереддин-шах, еще будучи наследником в Тавризе, не садился за трапезу без моей матери. К нему я и отправился с жалобой на бесчинства ганджинцев. В Тавризе я всегда останавливался в доме Музаффереддина... Но и он не мог помочь мне. "Продай деревни и избавься от них. Они подданные царя, наглые клеветники и ябедники", - уговаривал он меня. Немного спустя, я вторично обратился к нему. "Продай свои поместья им, а я пожалую тебе другие владения", - сказал он. Короче, чтобы распродать свои земли, я отправился в Тавриз, но кому бы я ни предлагал их, ответ был один: "твои соседи подданные царя, нам эта сделка не с руки, мы с ними не сладим", - и никто не хотел мне дать настоящую цену. К тем, кто, несмотря на это, проявлял к моему предложению малейший интерес, эти ганджинцы подсылали своих людей с предупреждением и угрозами. В конце концов, я вынужден был продать три села самим ганджинцам за сто тысяч туманов, тогда как доход с них только за год равнялся ста пятидесяти тысячам.

- И этим вы избавились?

- Как бы не так! Только два года прошли сравнительно сносно, а потом они снова принялись за прежнюю игру уже вокруг других моих поместий. Дошло до того, что они подняли крестьян против меня. Своих крестьян я не виню, потому что, оставаясь в моих руках, они нищали. Я вынужден был продать и эти деревни. Таким образом, ганджинцы скупили за бесценок все моя поместья, расположенные по соседству с их деревушкой.

- Ну, а теперь, как вы с ними ладите?

- Пока что они оставили меня в покое. Мы ведь больше не соседи. И затем они заняты сейчас крупным вопросом. Проглотив такой город, как Гергер, они покушаются теперь на Алемдар. Если им удастся овладеть и Алемдаром, тогда очередь дойдет уже до моего Ливарджана. В настоящее время в Ливарджане шмыгают до пятидесяти шпионов и доносчиков ганджинцев, - сказал хан, тяжко вздохнув. - Сударь! Сударь! С горечью надо признать, что в Иране угнетены сейчас не только крестьяне, но и помещики. Правительство беспомощно, а избавителя у нас нет. Что делать? Сыновья уже выросли, дочери просватаны, их будущие мужья занимают в Тегеране большие посты. Если и здесь станет невозможным жить, я соберусь и перееду в Тегеран. Только мне жаль этих садов, этого прекрасного имения. Особенно трудно мне расстаться с этим роскошным дворцом - памятью моей матери.

Когда мы появились на террасе, дамы уже успели вернуться из бани и ожидали нас за чайным столом.

- А теперь пожалуйте взглянуть на наследство, доставшееся моей матери от ее отца, Аббас-мирзы, - предложил Гаджи-хан после завтрака.

Мы обошли двенадцать комнат, убранных ценными коврами, Гаджи-хан рассказывал о происхождении и истории каждого ковра.

- А вот и покои матери, - сказал Гаджи-хан, открывая дверь в одну из комнат. - Все вещи здесь принадлежали моему деду.

Краски на коврах, насчитывавших более двух столетий, ничуть не поблекли. Пол огромного салона покрывали всего три больших ковра.

Более мелкие ковры были сложены и для предохранения от моли засыпаны махоркой. У стены стояла роскошная кровать из слоновой кости, отделанная бирюзой и яхонтами.

Она была покрыта одеялом из "тирмэ"; у изголовья были сложены подушки из дорогой парчи. Все принадлежности этой роскошной постели были расшиты золотом, жемчугами и изумрудами.

Одной из многочисленных редкостей, заполнявших комнату был пенал Аббас-мирзы с изображением наступления принца на Ганджу. Далее, небольшой коран в золотом футляре, который Аббас-мирза носил на груди, не расставаясь с ним во время походов; собственноручно написанные им страницы "Тарих Надир"*, рисунки и портреты, сделанные им, - все это хранилось в маленьком сундуке, обшитом кожей.

______________ * Тарих Надир - история одного из иранских шахов Надира (1688-1747); известен в истории, как завоеватель и жестокий правитель. Происходил из туркменского племени афшаров и был сначала атаманом разбойничьей шайки. Вступил на престол в 1736 году. Совершил многочисленные казни и убийства. Во время похода против восставших курдов был в 1747 году убит в военном лагере одним из военачальников.

Еще интереснее были завернутые в атласную материю письма в рукописи, среди которых мы нашли много стихов Аббас-мирзы, подписанных его псевдонимом - Наиб. Большинство их было на азербайджанском языке.

- Эти стихи деда не приведены ни в одном сборнике, о них нигде не упоминается. И все это потому, что они написаны на азербайджанском языке, сказал со вздохом Гаджи-хан.

Мы осмотрели молитвенный коврик Аббас-мирзы, жемчужные четки Фатали-шаха, табакерку Магомет-шаха, кальяны, коллекцию перстней, колье матери Аббас-мирзы, ее запястья, браслеты, кольца и шапочки, украшенные золотом и драгоценными камнями.

Несмотря на тщательную заботу, многие из этих ценных памятников старины начинали портиться. Некоторые ковры, портьеры, парча и, особенно, рукописи подвергались разрушению. Осмотреть все не было возможности. Гаджи-хан был стар и быстро утомлялся.

- Эти ценнейшие памятники без пользы гибнут здесь в четырех стенах! - с сожалением шепнула мне мисс Ганна, когда мы выходили из комнаты. На самом деле, было о чем жалеть. Мы осмотрели и другие комнаты. Редкостям не было конца.

- В руках моего деда были сосредоточены бесчисленные богатства, вздохнул Гаджи-хан. - Падишах очень любил его. Каждое иностранное правительство, желавшее вступить в переговоры с иранским, прежде всего обращалось к моему деду. А теперь его потомки готовы из-за какого-то ганджинца Мамедова бежать, куда глаза глядят. Проклятие таким временам.

Мы попросили у Гаджи-хана разрешения осмотреть Ливарджан. Он любезно согласился и дал нам в проводники своего слугу Сулеймана. У ворот ханского дворца толпились крестьяне с цыплятами, курами, ягнятами, фруктами и прочим.

- Кто это? - спросил я у слуги.

- Это крестьяне Гаджи-хана. Прослышав, что к Гаджи-хану приехали дорогие гости, они принесли им свои скромные дары. Многие из них жители ранее принадлежавших Гаджи-хану сел, но они все же считают своим господином Гаджи-хана, - разъяснил слуга.

- А велики доходы Гаджи-хана?

- Счесть их может лишь один аллах. Доходов с одного Ливарджана хватит и живым его потомкам и мертвым предкам. Со своих земель он получает доход, а с крестьянских берет налог. Свои сады дают огромную прибыль, не меньшую сумму берет и с садов крестьян. Кроме того - налоги с бань, ледохранилищ, караван-сараев... Я не хочу утомлять вашего внимания. Весь базар, все лавки принадлежат Гаджи-хану. С них он также получает доходы, не говоря о поступлениях с вод и родников. Ливарджанский базар больше базара в Алемдаре. На еженедельные базары сюда съезжаются крестьяне со ста окрестных сёл. Все торговцы платят хану дань. Короче говоря, сударь, Ливарджан доходнейшее владение! Вот почему враги хана косятся на него и о том только и думают как бы прибрать его к рукам.

На улице пел дервиш; вокруг него столпились торговцы и люди, которым нечего было делать.

Осматривая базар, я обратил внимание на то, что, хотя здешние люди и жили городской жизнью, но многого, что было обычно для других городов, здесь не было. Например, не была тут курилен опиума. Говорили, что опиум здесь не нашел любителей. Зато, по словам слуги, здесь процветали азартные игры. В Ливарджан съезжались игроки даже из окрестных городов.