Благодаря всему этому, многие опять перекочевали в лагерь контрреволюционеров и упорно сражались против революционных войск.
Несмотря на беспрестанно разрывавшиеся одна за другой бомбы, карадагцы пробивались через линию фронта и занимали окопы революционеров.
Наиболее ожесточенные схватки происходили вокруг революционного совета.
Тут неприятель потерпел поражение, чему в значительной степени способствовало личное влияние Саттар-хана, которое нельзя было так легко поколебать; его нельзя было взвешивать на легких весах Рахим-хана.
В девять часов утра, возвращаясь из окопов, я встретил Саттар-хана. Ни его, ни окружающих его нельзя было узнать. Проведя ночь в окопах под ядрами Рахим-хана, герои революции закоптели от дыма и пыли. Но духом Саттар-хан был бодр. Я первый раз видел его пешим. Сегодня он не был на своем знаменитом белом коне.
Выпив утренний чай у Нины, я направился в штаб Саттар-хана.
На улицах висели объявления:
"Тавризцы! Потушить солнце революции невозможно. Скрыть правду, немыслимо. В ночном бою изменники веры и ислама - контрреволюционеры обстреляли знамена Хазрат-Аббаса и Сахибеззамана. Тираны хотели завладеть знаменами, но, благодаря геройству сардар-милли Саттар-хана и силе великого ислама, враги религии не смогли унести знамена.
Враги ислама и святого корана сожгли в магазинах Меджидульмулька больше пятисот экземпляров божьего слова".
Одно из этих объявлений, прибитое к стене, я снял и отнес к Саттар-хану.
Показав сардару объявление, я стал убеждать его отказаться от такого рода агитации.
Он прочел его и, покачав головой, сказал:
- Клянусь нашей дружбой, я ничего об этом не знаю.
После тщательных расспросов выяснилось, что объявление было составлено Гаджи-Исмаилом, одним, из близких друзей Саттар-хана.
- Саттар-хан рассчитывает каждый свой шаг, - сказал Саттар-хан. - Во всяком деле крайность вредит. Таким людям, как этот, хотя бы они и были моими друзьями, я постараюсь указать их место...
ВЕРБЛЮД И ПЕТУХ
По приезде в Тавриз я попросил своего домохозяина подыскать мне работницу. Он рекомендовал мне пожилую женщину по имени Тахмина-ханум. Она была очень худа от недоедания; одета была в лохмотья.
Когда я спросил, на каких условиях она будет работать, хозяин ответил:
- Здесь условия таковы: работница получает стол и одну смену платья. Если от стола остается что-нибудь, то она берет домой для своей семьи.
Я согласился.
По распоряжению Саттар-хана, Юсиф-хазчи приобрел все, что было нужно для моей квартиры, и Тахмина-ханум стала хозяйничать.
- Сколько туманов нужно, чтобы одеть вас? - спросил я ее на третий день ее работы.
- Туманов? - спросила она удивленно. - Вся моя одежда обойдется не больше пяти кранов.
Я дал ей два тумана.
Обычно я обедал у Саттар-хана или у Нины, поэтому я выдавал Тахмине-ханум ежедневно по два крана, и она готовила обед у себя дома и ела со своей семьей.
Когда я спросил ее о семье, она рассказала, что у нее две дочери и сын. Сын имел работу, но вот уже шесть месяцев, как его прогнали, и теперь он безработный.
- Где он работал? - спросил я.
- Какая работа в Тавризе? Здесь только ткацкие мастерские. Сын работал в ковровой ткацкой.
- А долго он там работал?
- Да... У нас условия работы в ткацкой таковы: примерно, когда Гасану было восемь лет, мы отдали его в ткацкую Гасан-аги из Ганджи сроком на пять лет. Жалованье ему было назначено шесть туманов в год. Бедный ребенок работал по одиннадцать часов в день. Обедал, не отходя от станка. Еда была своя, он брал из дому один чурек. Бывали дни, когда я не могла дать ему и этого. Несколько раз хозяин хотел расторгнуть договор и прогнать его с работы: голодный мальчик не мог осилить одиннадцатичасовой работы. Чтобы не быть уволенным, он работал до упадка сил, до обморока... Прошло пять лет и ему повысили жалованье - один кран в день. На этих условиях он проработал еще пять лет. Как только объявили конституцию, Гасан записался в революционный отряд и был выгнан с работы. Теперь он без работы. Уже шесть месяцев... Дай бог тебе здоровья, теперь нам живется хорошо: два крана в день большие деньги...
Несколько раз Тахмина-ханум приглашала меня и Нину к себе в гости, но мне было все некогда. Сегодня она опять ходила к Нине просить ее к себе. Мы не могли отказать ей, так как Тахмина-ханум проявляла ко мне и к Нине подлинно материнскую заботу и нежность.
Хотя время было совсем неподходящее, но мы обещали пойти. Карадагцы вместе с контрреволюционерами из Девечи вели наступление по всему фронту, а мы отбивали их ручными гранатами.
Во время перестрелки из окопов врага неслась ругань по адресу наших воинов:
- Ах, сукины дети, псы голодные! Сегодня курбан-байрам*. Мы зарезали в жертву верблюда, а вы пасетесь, как скоты, даже клевера не находите для еды...
______________ * Курбан-байрам - праздник жертвоприношения у мусульман.
- Сегодня курбан-байрам, - стал рассказывать бывший в одном окопе со мной Тутунчи-оглы. - Обыкновенно в этот день Мамед-Али-мирза приносил в жертву верблюда. А теперь зарезал верблюда один из руководителей организации "Исламие" - Мир-Хашим.
Не прошло и двух минут, как один из воинов, воспользовавшись затишьем, стал читать написанную им эпиграмму на Мир-Хашима и его верблюда. Эпиграмма была написана очень остроумно и едко. Все развеселились.
Перестрелка, длившаяся с ночи, прекратилась.
Контрреволюционеры разошлись по домам обедать. Я тоже ушел домой, так как дал слово Тахмине-ханум быть у нее.
Приглашение Тахмины-ханум было тоже связано с байрамом, но я знал, что она не в состоянии отпраздновать его соответствующим жертвоприношением.
Меня проводили в комнату, устланную старыми паласами и циновками. В ней все было старое, рваное, потрепанное, вышедшее из употребления, но всюду была образцовая чистота.
Мне не раз приходилось бывать в бедных домах, но такого убожества я никогда не встречал.
По словам Тахмины-ханум она вышла замуж в Систане за цирюльника-тавризца. Когда муж привез ее в Тавриз, у них ничего не было.
Я сидел на почетном месте, на рваном бархатном тюфячке, и чувствовал себя в доме настоящего иранского рабочего.
Сын хозяйки - Гасан-ага, стесняясь меня, не садился.
- Садись, товарищ, садись! - уговаривал я его. - Мы с тобой единомышленники.
Гасан-ага не понял меня, но сел.
Он был очень разговорчивый и толковый парень, во всех его словах и поступках чувствовалась искренность.
Тахмина-ханум куда-то скрылась. Гасан-ага попросил разрешения встать и приготовить чай и еду.
Я стал внимательнее осматривать обстановку.
У чашек, расставленных по полкам, были отбиты края. Между чашками, прикрывая их изъян, стояли старые коробки от папирос. На нижних полках стояли деревянные раскрашенные шкатулки, покрытые салфеточками. На стенах висели разнообразные вещицы, сплетенные из сухого колоса и соломы. Видные места комнаты были украшены пустыми французскими спичечными коробками. Все имущество этой семьи можно было бы купить за пять туманов...
Вскоре пришла и Нина вместе с Меджидом и Тахминой-ханум.
Тахмина-ханум, боясь, что я рассержусь на нее за лишнюю трату, начала оправдываться.
- Сегодня у нас светлый день, ты уж не обессудь. Правда, мы бедны, и у нас нет ничего достойного гостей, но я не считаю тебя и Нину-ханум за чужих. Что же делать, не всем же быть богатыми...
- Ничего, - Тахмина-ханум, - прервал я ее, - зато у вас семья хорошая. У вас я чувствую себя, как у родной матери.
Нина прошла во вторую комнату знакомиться с дочерьми Тахмины-ханум.
Когда чай был готов, позвали Нину, которая села на крошечный тюфячок. Стаканов не хватало, и мы пили чай по очереди.
Потом разостлали залатанную в нескольких местах, но чистенькую скатерть из узорчатого исфаганского ситца "галамкар".
Не имея средств, чтобы зарезать в виде жертвы барана, Тахмина-ханум зарезала своего единственного петуха.
