- Это Тавриз, моя милая. Тут сколько хочешь всякого колдовства. Вот, послушай, я назову несколько случаев, когда заклинаниями и заговорами переворачивали все шиворот-навыворот. Гамзаназ-ханум, дочь Келентара, три года была обручена с Зиясултаном, сыном каим-магама. Они безумно любили друг друга. В конце концов их околдовали, и девушка вдруг ни с того ни с сего заявила, - умру, но за Зиясултана не пойду. Наконец, расторгла обручение и вышла за племянника Низамуль-Улема. То же самое произошло и с дочерью Аджидана Гончалеб-ханум - развели ее с сыном Мизан-агаси и выдали замуж за внука Ага-хана Мирпенджа, Сулейман-хана.
- А про дочь Абдулла-хана, Тарраре-ханум, забыла? - перебила ее Зейнаб. - Разве в продолжение одного дня не развели ее с сыном Наиб-Мохаммед-Вели-хана и не выдали за сына Абачи-баши?
Зная, что примерам этим не будет конца, я принялся играть с Меджидом, маленьким сыном Зейнаб.
Тахмина-ханум не могла успокоиться:
- Хитрый народ, они все знают. Все, что случилось с девушкой, исходит из этого дома. Девушку околдовали. Красива она. Не дали ей выйти за мусульманина. Жирный кусочек был - отдали своему армянину.
- Да, с ней что-то сделали, - добавила Зейнаб. - Как глазам своим, я верила ей, что она примет нашу веру, станет мусульманкой.
Догадавшись, что намеки относятся к ней, бедная Шушаник-ханум стала оправдываться:
- Я ничего не знаю. Пусть я лишусь своей единственной дочери, если мне что-нибудь известно. Лучше бы мне умереть, чем пережить этот стыд. Я не могу смотреть на брата... - и она расплакалась.
Я не мог вмешиваться в их разговор о колдовстве. Было уже поздно, и мне надо было спешить к Саттар-хану, но несколько слов все-таки нужно было сказать.
- Наша сердечная дружба с Ниной не носила любовного характера, - сказал я. - Никаких обещаний мы друг, другу не давали. Наше знакомство будет опять продолжаться. Вы не расстраивайте себя, я женюсь на лучшей девушке.
Сказав это, я встал. Нину так и не удалось мне увидеть.
ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ
Первое наступление карадагцев было отбито, но остановить дальнейшие атаки карадагской конницы, снабженной Царским правительством оружием новейшей системы, было совершенно невозможно. Чувствовался острый недостаток в пулеметах, в ручных гранатах, бездымном порохе... Выступать против хорошо вооруженного врага со старым оружием было немыслимо. Правительственные войска громили наши позиции, из которых при каждом нашем выстреле подымался дым и открывал неприятелю местонахождение наших бойцов. Мало того, даже для старых ружей, которые были у нас, мы не находили ни патронов, ни пороха.
Революционная армия насчитывала до десяти тысяч человек, которых надо было снабдить оружием, патронами.
Вооружить столько людей и снабдить их патронами не было возможности. Контрабандисты, тайно ввозившие к нам патроны, продавали их по одному крану за штуку. Патроны, израсходованные на отражение первого наступления карадагцев, были куплены за восемьдесят тысяч рублей золотом. Торговля патронами в Тавризе стала самым прибыльным занятием. Поэтому иные бойцы берегли патроны, чтобы потом продать их по спекулятивной цене.
Карабахские купцы в Тавризе занялись торговлей патронами. Как пиявки, всосались контрабандисты в организм революции и рвали его на части.
Когда я пришел к сардару, там шел спор о расплате за патроны. Саттар-хан требовал от представителя купечества Гаджи-Мехти обложения купечества налогами, чтобы уплатить за патроны.
- Господин сардар! - говорил Гаджи-Мехти. - Прикажите расстрелять меня, старого революционера! Я не могу разорить купечество и, отняв все их имущество, отдать на патроны и порох, чтобы стрелять в правительственные войска. Господа, что тут стыдного? Раз мы бессильны против правительственных войск, зачем нам зря губить народ и грабить купцов? Лучше всего сейчас же просить консулов великих держав в Тавризе помирить нас с правительством. Что поделаешь? Раз не можем, надо уступить. Разумнее будет вернуться с полпути...
Наступила тишина. Гаджи-Мехти решил, что все согласны с его предложением и стал еще смелее в своих предложениях, заговорил даже о сдаче и предложил свои услуги в качестве посредника между революционерами и правительством.
Ни я, ни другие товарищи не проронили ни звука. Глаза Саттар-хана метали молнии, и мы ждали бури.
Саттар-хан вспыхнул, как порох. Все затрепетали.
- Господин гаджи! Твоя просьба о том, чтобы я велел расстрелять тебя, совершенно излишня. Я и без этого могу сейчас расстрелять тебя!..
Взоры всех с интересом устремились на Гаджи-Мехти: что он сделает?
- Го-гос-по-под-дин са-са-сар-дар! Я-я-я не т-т-так с-с-ска-зал... заикаясь стал лепетать Гаджи-Мехти.
- Никто не смеет говорить Саттару о сдаче! - продолжал сардар. - Каждый должен знать, при ком и о чем можно говорить. Я отрублю руки, протягивающиеся к иранской революции, точно так же отрублю и языки, делающие ей предательские предложения! Не по вашему совету, господин гаджи, мы начинали революцию, чтобы по вашему же совету ходить с мольбой о прощении ко всяким консулам. Оставьте меня. Вы свободны... и навсегда!
При последних словах сардара Гаджи-Мехти задрожал, от страха у него треснула губа, и он, прижав платок ко эту, поплелся к двери.
- Прежде чем сдаться врагу, революция расправится с вами, - крикнул ему вдогонку Саттар-хан.
Гаджи вышел. Сардару принесли кальян. Несколько минут длилось гнетущее молчание. Затем было решено расплату за купленные у карабахских купцов патроны возложить на нескольких саррафов.
Комната опустела.
- Надо подумать... - сказал мне удрученно сардар. - Близятся тяжелые дни. Надо найти пути для переброски вещей с того берега Аракса...
Я ничего не говорил сардару о своих планах, и он не был в курсе моих дел. Я не доверял окружавшим его людям. Не могло быть, чтобы в ставке Саттар-хана не было ни одного царского шпиона. Из осторожности я не говорил при посторонних даже о самых обыкновенных вещах, касающихся царского консульства.
Нина должна была выехать рано утром. Выйдя от Саттар-хана, я опять пошел к ней. Тахмина-ханум была еще там. Она и Зейнаб, съежившись, сидели на диване.
Вместе со мной в комнату вошла и жена Минасяна Шушаник. Видимо, они боялись, что я выкину что-нибудь по случаю выхода Нины замуж.
Нина уже была дома и готовила чай и ужин. Маленький Меджид бегал за ней, радостно повторяя:
- Дядя присол, дядя присол!..
По общему настроению я догадался, что обиженная Зейнаб объявила Нине о своем нежелании дальше работать у нее и ищет случая, чтобы поговорить со мной.
Нина, улыбаясь, поглядывала то на них, то на меня. Покончив с хлопотами Нина, как всегда, взяла меня за руку и, усадив на диван, села рядом. Между нами расположился маленький Меджид. Нина забавлялась с ним, целовала его. Зейнаб удивленно таращила на нее глаза и звала сына к себе, а мальчик, обняв Нину за шею, кричал:
- Не хоцу, не хоцу!..
Видя, что Нина сидит рядом и не меняет своего обычного обращения со мной, Тахмина-ханум удивленно сказала:
- Посмотрите, ради аллаха, на нахальство этой девушки! Наши бы на ее месте умерли со стыда. А эта даже глазом не моргнет, еще улыбается ему...
- У них не может быть постоянства, - уверенно отвечала Зейнаб, покачав головой. - Они не станут жить с нашими. На что ей теперь мой брат? Обставил квартиру, устроил ей шахскую жизнь, одел, обул, вывел в люди, и довольно, ей только этого и надо было!
Тут не выдержала и Шушаник-ханум, сидевшая, скрестив руки, в стороне, у прохода в кухню.
- Они все меня обвиняют, - сказала она сокрушенно, обращаясь ко мне. Говорят, что эта девушка, чтоб ей сгореть, не вышла бы замуж за проклятого Аршака, если бы не я. Будто я совратила ее с пути и свела с Аршаком. Я вашего волоска не променяю на сто таких людей, как Аршак. На самом же деле виновата сама девушка, недаром белокурая, все они такие. Наши им не пара. Если ты хочешь жениться, только скажи, клянусь Иисусом, я найду тебе такую девушку, что ахнешь...
