Все это мисс Ганна произнесла в глубоком волнении, Она ни разу не взглянула на меня, словно говорила сама с собой. Слова ее были злые, сердитые, капризные, а лицо выражало нежность, мольбу, надежду.
Наконец, она устала говорить, метаться по комнате и села в глубокое кресло спиной ко мне.
Мне неоднократно приходилось быть свидетелем подобных вспышек. Теперь требовалось погладить ее кудри, приласкать ее, сказать несколько утешительных фраз. В этом отношении я имел некоторый опыт, но ее состояние меня настолько огорчило, что я не успел овладеть собой и поскорее успокоить ее. Это вызвало в девушке вторичную вспышку, словно заранее готовые слезы брызнули на голубое шелковое платье. Она плакала, а я стоял за ее креслом. Слезы ее словно взывали ко мне, твердя:
"Успокой ее! Приласкай ее!"
"Оставь, уйди отсюда!" - говорил мне какой-то внутренний голос. - Брось все, если даже это повредит революции! Пользоваться положением невинной девушки, погибающей в сетях собственной страсти, пленницы своих чувств немилосердно".
Однако я решительно отверг эту мысль. "Нет, это ложный путь, ее слезы не должны сердить меня, - думал я. - Любовные страдания доставляют молодым девушкам огромное удовольствие".
Размышляя так, я незаметно для себя стал гладить и ласкать кудри Ганны.
"Любовь, - рассуждал я про себя, - жизненное явление, любовь, это первый плод юности. Она неизбежна. Если несколько месяцев тому назад мисс Ганна боролась со своим чувством и старалась победить его, она вела напрасную борьбу с неизбежным, естественным явлением природы. Если бы я в свое время почувствовал это, я мог бы избавить ее от бесплодных терзаний и отчасти помочь ей. К сожалению, я тогда не мог найти доступа к сердцу Ганны, лелеявшей искренние и нежные чувства".
Наконец, Ганна не выдержала. Она поднялась и, улыбаясь, с еще мокрыми от слез глазами, взяла меня за руку.
- Скажи, где ты был?
- Я спешил сюда увидеть вспышку любви и посмотреть на мисс Ганну.
- Значит, ты смотришь на меня, как на актрису, а себя чувствуешь зрителем?
- Нет, я и сам актер. У меня в жизни своя определенная роль, - сказал я серьезно и произнес фарсидский стих:
В сущности, вся жизнь - театральная сцена,
Человек же - актер, меняющий свой лик без конца.
- Как бы критически ни относиться к этому стиху, продолжал я, - он очень соответствует нашему сегодняшнему положению.
- Я не играю роли, и ты оставь свою. Мы оба должны построить настоящую жизнь, полную искренности.
- Дорогая Ганна, роль не пятнает ни искренности, ни доверия. Наоборот, она очищает жизнь от пятен и, как ты говоришь, придает ей настоящий вид.
- Скажи, мы идем сегодня в гости?
- Идем, мы приглашены к Гаджи-Али-аге. Ты познакомишься там с иранской девушкой и будешь говорить с ней по-английски. Ты ее видела, но не познакомилась, а сегодня познакомишься.
- А слышал ты о сегодняшних листках? - вдруг вспомнила она.
- Ну как же не слышал, я сам читал их.
- Я сделала перевод с воззвания и послала американскому послу в Тегеран и министерству иностранных дел в Вашингтон. У американского консула возникла замечательная мысль. Он решил помочь тайному обществу. В этом отношении уже даны кое-кому определенные инструкции, чтобы расширить это дело.
- Да, но ведь виновники уже пойманы...
- Это не имеет значения. В это дело замешаны два известных мучтеида, ярые монархисты и сторонники России. Поэтому царский консул постарается замять это дело. О каждом из них в свое время были им написаны и посланы в посольство и министерство иностранных дел целые фолианты хвалебных од. Теперь для того, чтобы не подорвать собственного авторитета в глазах центра, консул вынужден всячески выгородить их. Для американского консульства это ясно.
После этого девушка ушла переодеваться, а я стал раздумывать о намерении американского консульства использовать нас против русских и англичан.
Переодевание мисс Ганны отняло целых полчаса. Наконец, она вышла в новом роскошном платье.
Это был первый мой выход с мисс Ганной в Тавризе, и она была очень довольна. Всю дорогу она говорила о своем неопределенном положении.
- Я не могу тебя понять, - сказал я, - ты умная, развитая девушка. Ты знаешь, что любви свойственно возбуждать различные мысли и подозрения. Порой, раздувая мелкие чувства, любовь может придать им непривлекательный вид. Те, кто не умеет обуздать и отогнать эти мысли, могут дойти до самоубийства. Вот почему ты не должна давать места подобным размышлениям. У нас должна быть одна цель; мы должны любить искренней, чистой любовью и с корнем вырывать мешающие нам тернии и колючки. А колючки и тернии, это неуместные сомнения, беспочвенные подозрения.
Мы подошли к дому Гаджи-Али-аги.
- Все это я знаю, - беспомощно сказала Ганна, слушавшая меня молча, но что из этого? Нужно уметь побороть себя, а я этого не могу.
Дверь нам открыл сам Гаджи-Али-ага с фонарем в руке. До самого дома мы шли по саду, освещенному всего парой фонарей.
На террасе же было светло, как днем. Не успела мисс Ганна подняться на террасу, как навстречу ей вышла стройная черноглазая девушка с длинной, густой косой, переброшенной через плечо на грудь.
Я был с ней знаком и представил ей мисс Ганну.
- Дильбер-Али-заде! - назвала она себя, пожимая руку мисс Ганны.
Они заговорили по-английски, и я ничего не мог понять. Мы перешли в большой салон, а мисс Ганна и Дильбер-ханум во внутреннюю комнату. Через некоторое время явился и Мешади-Кязим-ага. Вся семья собралась вокруг чайного стола. Девушки продолжали говорить по-английски.
- Иранские девушки крайне восприимчивы к культуре, - заметила мисс Ганна, обратившая внимание на безукоризненное английское произношение Дильбер-ханум. - Не понимаю, почему их не определяют в американские школы?
- Обучение в этих школах требуют, во-первых, больших средств, возразил Гаджи-Али-ага, - а во вторых, никто не согласится, чтобы его дочь ходила с открытым лицом.
- Разве наши школы не бесплатны?
- Нет, - ответила Дильбер-ханум. - Обучение бесплатно лишь для тех детей, которые собраны американцами. Остальные обязаны вносить плату за учение.
...- Американская школа, - продолжал Гаджи-Али, - не дает возможности определять туда азербайджанок, так как ее программа, включающая такие дисциплины, как христианский закон божий, церковное богослужение, изучение евангелия и т. д., отталкивает азербайджанок, не желающих воспринимать воспитание священников и монашек. Они поддаются воздействию миссионеров.
- Ну, что же, - возразила мисс Ганна. - Можно ведь проходить все предметы и даже уроки закона божьего, чтобы не нарушать школьной программы, и в то же время не подпадать под влияние миссионерской школы. Американские школы - большие культурные очаги на Востоке. Можно только сожалеть, что иранцы не пользуются ими!
- Особенно жалеть не о чем, - вмешался в разговор я. - Не надо забывать, что человек и особенно молодое существо не может забыть впечатлений, полученных в детстве; школа имеет огромное влияние на формирование ума и характера. Вот в этом и наше разногласие с мисс Ганной. Она говорит, что можно проходить все предметы и в то же время не подпасть под влияние пройденного. Это неверно. Во-первых, душа ребенка не в силах защитить себя от педагогического воздействия. Если мисс разрешит, вопрос можно немного углубить...
- Пожалуйста, пожалуйста, - поспешила ответить мисс Ганна с деланной улыбкой. - Говорите, не стесняйтесь.
- Ваши замечания правильны. Я прошу вас продолжать! - в свою очередь попросила Дильбер-ханум.
- Ребенок не может остаться свободным от влияния школы. Если возьмем педагогические приемы и методы, применяемые в иностранных школах в Иране или других странах Востока, и внимательно присмотримся к ним, мы убедимся, что там, помимо религиозной опасности, кроется опасность более грозная; помимо миссионерского гипноза, в этих школах налицо и все условия колонизаторской политики. Эти школы, каким бы правительством они ни были открыты, следует рассматривать, как подготовку к будущей колонизации, будущему захвату. Эти школы препятствуют развитию местной национальной культуры. Окончившие их люди Востока, напичканные различными взглядами, воспитанные не в едином духе, не сумеют создать собственную национальную культуру и, что еще хуже, даже не захотят ее создавать.
