На весь день хватило колоть дрова и укладывать с подветренной стороны щепки, доски, всякую мелочь. Укладывал, укладывал и подумал, а как отапливаться? Печку смастерить не из чего. Глины и той нет. Вот задача так задача.

Алексей стал припоминать, что жители Заполярья обходятся без печек. Как же они устраиваются? Жаль, что ни разу не довелось побывать в каком-нибудь чуме. Выходит, живи и примечай, перенимай чужой опыт, придет час - сгодится.

Вот теперь и ломай голову, как будешь обогреваться, Робинзон? Да, хорошо было тому Робинзону в теплом климате. Велика ли забота от жары спасаться? Попробуй-ка от стужи уберечься, когда, чего ни хватись, ничего нет. И взять негде. Даже из-под земли не выкопаешь, под ногами и не земля вовсе, а голый камень!

Как же отапливаться без печки? Когда упорно раздумываешь над чем-то одним, мысль хоть и норовит скользнуть в сторону, но в конце концов выскакивает и на нужную дорожку. И вдруг припомнилась баня, которую в деревнях топят по-черному, без дыхомода. Но и в бане кладут печку, а ему надо обойтись без нее. Как?

И тут неожиданно всплыло книжное слово "очаг". Это не печь и не костер вроде. Говорят же: очаг родного дома. Очаг в доме? Да просто прорубить в полу круг, обложить камнями, их здесь полно, и очаг готов. Нагретые камни будут держать тепло. Трудная задача в принципе решена.

* * *

С моря неслись крупные мокрые хлопья слепящего снега. Видимость не более полутора метров. Ни моря, ни неба, ни острова - со всех сторон один только бешено крутящийся снег.

Завернет такая слепящая муть - и носа не высунешь. Полярники в зимнее время натягивают тросы, только держась за них, можно идти, иначе собьешься, сгинешь в снежной круговерти возле самого жилья.

Странная планета - Арктика. Большая ее часть покрыта льдом или снегами, скована вечной мерзлотой, а в недрах находят каменный уголь. На Земле Франца-Иосифа прямо на поверхности валяются окаменевшие поленья и щепки. Значит, и тут когда-то шумели леса. Да еще какие! Дремучие, в которых водилось много всякого зверья. В вечной мерзлоте откапывают останки мамонтов. И про останки какого-то саблезубого тигра что-то слышал.

И на этом богом забытом островке были леса и водилась всякая живность. Куда же все девалось? Каким образом исчезло? Да что о том думать - пустое. Приходится довольствоваться тем, что есть. Пока что можно запастись питьевой водой. Алексей собрал всю посуду и набил снегом. Набивал и утрамбовывал, знал: первый снег мимолетен, хватай - не зевай. Благо навалило у самого порога.

Что говорить, страшна арктическая зима. Но он все ровно не отступит, не сдастся. Жилье есть, утеплить его можно, с одеждой как-нибудь перебьется. С едой, конечно, плохо.

Ветер ослаб, снегопад стал реже, видимость несколько улучшилась. Остров похорошел, весь белый, чистый, будто новый.

- Красиво, - сказал, оглядывая окрестности, Алексей. И тут же вздохнул: красиво-красиво, да ничего хорошего все это не обещает. При такой погоде шансов на спасение становится меньше.

* * *

К вечеру Алексей почувствовал озноб и слабость. И не заметил, как на ветру прохватило.

Приготовил ужин, вскипятил чай и, чтобы как следует прогреться, выпил две кружки кипятку. Немного согрелся. А слабость не проходила. И голова тяжелая. Недомогание и раньше чувствовал, но такого еще не было. Неужели серьезно заболел? Это в его положении самое последнее дело, хуже и придумать нельзя.

Забрался на топчан, завернулся во все, что есть, в надежде согреться. Прогреться до костей, попариться вволю - и следа бы от хвори не осталось.

Париться в семье Башиловых любили, а березовый веник почитали за самое лучшее и верное лекарство, годное от всех болезней. Но где его возьмешь, березовый веник? Да и мечта о бане несбыточна. Сколько же времени он не мылся? Да с того самого дня, когда погиб пароход. Накануне после вахты, как обычно, принял душ. Воду пустил погорячей, мочалкой как следует продраил себя. А потом было холодное купание, которое во всю жизнь не забудется. Сейчас, уже задним числом, он подивился, как в холодной воде его судороги не скрутили. В арктических водах температура выше семи-восьми градусов не поднимается, а в ней больше двух-трех минут человеку не продержаться по всем законам. Поэтому если в Арктике оказался за бортом, то никакие спасательные средства не помогут.

Как же он-то остался жив? Неужели на все купание ушло не больше трех минут? Быть того не может. Ему казалось, что за бортом он находился никак не меньше получаса. А он вот жив пока. Случаются все-таки на свете чудеса. Теперь он, можно сказать, вторую жизнь живет.

Сколько же этой второй жизни ему отпущено? Попробовал сосчитать дни, проведенные на острове. Считал-считал и все сбивался. Выходило то двадцать три, то двадцать пять, а то и двадцать семь. И пожалел, что не вел счет дням. И дневник, хотя бы самый краткий, не грех было вести. Да сначала и на ум не пришло, а потом все недосуг.

Во что бы то ни стало надо восстановить счет дням. Сейчас голова нехороша и ничего не получается. Но потом, когда оклемается, обязательно сосчитает. Легко сказать, оклемается, к врачу не сбегаешь. А самому как лечиться?

И тут вспомнил про аптечку. Не приученный пользоваться лекарствами, он и забыл о ней. Алексей угрелся, дрожь била меньше, и вылезать не хотелось. Но лекарство нужно. С трудом заставил себя подняться.

Среди пакетиков, помеченных непонятной латынью, - что за мода у врачей писать непременно так, чтобы люди не понимали, - с трудом разобрал аспирин и пирамидон. Принял две таблетки аспирина, для верности, и еще таблетку пирамидона, успокоился и заснул.

Ранним утром открыл глаза с необыкновенно легким и радостным сердцем. Болезнь вроде бы удалось отогнать. Во сне он видел себя здоровым, в мирной обстановке, по-летнему легко и красиво одетым - белый воротник наглаженной рубашки выпущен на пиджак, и он спешит на свидание с Любой.

Люба, Люба... За все время бедствовання на острове ни разу о ней и не вспомнил, будто все напрочь ушло. А она, оказывается, и не покидала его сердца, просто притаилась до поры до времени где-то и вот напомнила о себе.