Мещера, Мещера… Неближнее Подмосковье. Ночная сырость, болотный ветер в окно, по бокам дороги кусты, над дорогой – два белесых столба от фар Мерседеса, в столбах – быстрые сполохи тумана, обрывки комариных плясок, а то вдруг легкие серебристые капли, и тогда – шш, шш – добрый немецкий дворник степенно проезжал по стеклу, возвращая миру прозрачность; играло радио.

По радио пели песню, и водитель – молодой человек, назовем его Игорь, – подпевал, подпевал с настроением; впереди еще сто пятьдесят километров, но куда уж теперь торопиться? В Москву, как ни гони, попадешь только за полночь, и жизнь, считай, остановлена до утра: Танька спит, Маринку не выпустит отчим, Светке и вовсе лучше не звонить… Завалиться в кабак с Антоном, если он не уехал еще на рыбалку?.. Можно, а можно и по-другому: просто поставить машину в гараж, придти с пивком домой, принять душ и сесть с прохладной бутылкой в кресло смотреть телевизор – что там ночью покажут? ведь что-то показывают… потом, иззевавшись, – спать. Завтра. Жизнь начинается завтра. Неделя полнокровной, свободной жизни. Как говорят в таких случаях – вино, карты, девочки. Не вставать с петухами, не подавать машину к восьми утра, не торчать в чудовищных московских пробках, неподвластных даже мигалке и флагу на номерах… нет-нет: вино, карты, девочки. Какой он умница, его шеф, что захотел поохотиться. Охотьтесь, Иван Александрович, охотьтесь. Стреляйте их влет, стреляйте их в лоб, ощипывайте, свежуйте, засаливайте. Пейте с друзьями водочку у костра, ночуйте в палаточке, ковбойствуйте. А через неделю Игорь вас заберет. Хотите – через две, через три – вы только позвоните… Так, а что это там такое? Впереди. Вдалеке, на обочине, будто белое что-то мелькнуло… вот опять! что это?..

Игорь переместил ступню с газа на тормоз, стрелка спидометра поползла вниз. Холодильник? Похоже на холодильник. Кто-то выбросил старый холодильник, ага. Вез-вез его на свалку, и – не довез. Правильно, чего там… Нет, холодильники не шевелятся. Это не холодильник. Наверное, кусок полиэтилена отсвечивает, на ветру колышется… Не, не полиэтилен… Оппа, да это человек!.. голосует… девка!.. В белом платье, как на балу!.. Откуда она здесь?.. Верст тридцать как ни единой деревни. Из болота вылезла?.. Ну и сюр, ха-ха. Посадить ее, что ли? Ха-ха! А может это… Вот уж будет что рассказать пацанам!..

Скрипя резиной по асфальту, Мерседес пролетел мимо фигуры в белом и остановился от нее метров за тридцать. С некоторым напряжением Игорь поглядывал в зеркало заднего вида на торопливо приближавшееся платье, ярко-красное в свете стоп-сигналов; а если подстава? Сколько раз уж все эти истории рассказывали. Девка садится, достает баллончик, пшик – готово. Пока водитель кашляет и трет глазки, из кустов вылезают добры молодцы, водителя – в кювет (хорошо если живым), машину – в укромное место, перекрашивать. Поэтому надо хорошенько потолковать с ней через окно, прежде чем дверь открывать; потолкуешь – глядишь, и ясно станет.

– Здравствуйте. Вы не могли бы подвезти меня до пансионата?

Темные волосы, светлые глаза. Дрожь в голосе. Волнуется – а вдруг не подвезут? Или хорошо играет.

– Э… До какого, простите, пансионата?

– Ну как же. До Пансионата.

В удивленно акцентированном слове Игорь услышал заглавную букву. Видимо, есть тут какой-то Пансионат, о котором положено знать всем порядочным людям в округе. Пансионат "Услады Мещеры", в прошлом Трижды Краснознаменный профилакторий сердечно-сосудистых заболеваний "Звезда Коммунизма" для партийных работников Москвы и Московской области. Двенадцать корпусов, три бассейна, киноконцертный зал, спортивный комплекс, игровые площадки, библиотека, бильярд, пейнтбол, сауны, все виды массажа (в том числе по вызову), шахматный клуб и обсерватория. Пансионат здесь есть, очень даже может быть. Но это совсем не значит, что он ей на самом деле нужен. Вполне возможно, то, что ей нужно, уже здесь, приехало.

– А это где?

Девушка повернула голову влево, потом вправо, наморщила нос, тронула себя за подбородок.

– По-моему, это там, – жест рукой по ходу шоссе. – Если честно, я ужасно плохо ориентируюсь. После обеда решила погулять в лесу рядом с территорией… ну и вот, погуляла. Заблудилась, попала сначала в какие-то заросли, потом в какое-то болото, потом, слава богу, на дорогу вышла. Да и по дороге-то никто не ездит, представляете? Вы первый за целый час.

Она коротко посмеялась тревожным, вопросительным, и при этом довольно мелодичным смехом. Метрах в пяти позади нее шевельнулся куст орешника. Может, конечно, и от ветра – всяко бывает. Игорь хмыкнул и двинул рычаг коробки-автомата вперед. Да, спектакль хорош, ничего не скажешь. Одно белое платье чего стоит. Из пансионата… заблудилась… прям Наташа Ростова, бля. Только вот не лох он, ну не лох, вот в чем беда. Смотри, милая, как изящно он тебя сейчас расколет.

– Встань на секундочку перед машиной, лап. А потом поедем.

– Перед машиной? Зачем? – невинное удивление.

– Встань, встань. Не задавит, не бойся.

Она пожала плечами и, жмурясь, зашла в слепящие лучи галогенных фар. С первого же взгляда Игорь понял, что человек скорее всего не врет. Подол ее платья был изрядно истерзан: влажен, мят, испещрен репьями, местами даже, кажется, порван. Загорелые, открытые до локтя руки искусаны комарами, несколько тонких царапин…

Ей было, наверное, лет тридцать или чуть меньше – в общем, старуха. Причем, интеллигентная старуха, судя по манере разговора; совсем не его тип. Но под тонкой материей платья просвечивало кружевное белье, и Игорь вдруг почувствовал прилив физической бодрости. А что если… Нет, он не насильник, нет. Но он вполне может назначить ей плату за проезд, не так ли? Крох, мы резвимся на заднем сидении десять минут, и после этого я отвожу тебя в твой санаторий. То есть в профилакторий. То есть… В общем, неважно куда, хоть в лепрозорий. – Ах, да как вы смеете. Ах, да вы знаете ли, что я супруга такого-то, он сейчас в профилактории лечится грязями, а я вместе с ним? – Да мне в общем-то фиолетово, крох, я поехал. – Ах, постойте, постойте. Ах, что же мне делать. Не пропадать же мне в этом страшном лесу. Ну давайте, давайте, изверг вы распроклятый!…

И гложет он ей грудь на заднем сидении, и задирает ей платье бальное по уши, и рвет кружевные трусы, и берет ее – сухую, никакую – берет со всей свой жеребецкой силою – берет ее, немую, до крика; до сладкого ли, до горького – как получится, ему фиолетово. Ага. А потом, уже под утро, возвращается она в санаторию, и выбегают к ней из спальни ее детки малые, и кричат, и плачут: мама, мамочка, где ты была?! И нет никакого грозного мужа там и в помине, а есть лишь два нездоровых ребеночка, которых лечит она в учреждении на последние денежки… попросил, верно, младший сын Митенька в обед землянички, а купить-то и не на что, вот и пошла его матушка в темный лес да по ягодки, да на погибель свою лютую…

Игорю стало стыдно. Он открыл дверь и крикнул, пряча в грубом голосе смущение:

– Ну давай, залезай, что ли, показывай! Где тут эта твоя клиника, или что у тебя там.

– Вот здесь, – сказала она километра через три от того места, где села в машину. И показала вперед изящным пальцем: – Вот здесь нужно налево. Сразу вон за тем столбом дорога, видите?