– Стой смирно! – прикрикнул я и, широким прыжком перемахнув с саней к собакам, обнял эскимоса. Увидев такое проявление дружбы, собаки тут же остановились, а затем удрученно шмыгнули за сани.
Словно молния, меня озарила догадка, что этот человек понял каждое выкрикнутое мной слово. Это был высокий мужчина крепкого телосложения, с покрытым инеем лицом и длинными волосами; во рту его сверкали крупные белые зубы; улыбаясь, запыхавшись от бега и волнения, он ловил ртом воздух.
Вот так, кубарем, и встретился я впервые с новыми людьми.
Как только мои товарищи приблизились, мы направились в сторону группы людей, издалека наблюдавших за нашими объятиями. Человека звали Папик («Маховое перо»), жил он на возвышенности у залива Лайон. Больше я ни о чем не успел спросить, так как по опыту знал, что нужно остановить собак, прежде чем мы подъедем слишком близко к чужакам. К нам навстречу двинулись все мужчины, а женщины и дети остались лежать рядом с санями, растянувшись в снегу, словно в летний день на лужайке. Мельком взглянув, я увидел, что несколько женщин сидят, держа на коленях полураздетых младенцев, и кормят их грудью. Солнце падало на их смуглые улыбающиеся лица, и я вдруг словно забыл, что стоит все та же погода, заставлявшая меня каких-то полчаса назад потирать собственный нос.
Это были акилинермиут, «люди с той стороны большого моря», о которых мне доводилось слышать, когда я подростком впервые заинтересовался эскимосскими сказаниями. Более живописную встречу трудно было представить: здесь, посреди льдов стоял целый караван из мужчин, женщин и детей в фантастических одеждах, похожих на живые иллюстрации к гренландским преданиям о знаменитых жителях материка. Каждый лоскут их одеяний состоял из шкурок, мягких, короткошерстных шкурок оленей, убитых на первых осенних охотах. Уборы женщин отличались свободными капюшонами и развевающимися длинными полами, прикрывавшими штаны сзади и спереди. Забавная одежда мужчин была словно приспособлена для бега: короткая спереди и с длинным хвостом сзади. Все это настолько отличалось от моды, известной мне до сих пор, что я вмиг почувствовал, будто попал в другие времена – давно ушедшие, но для меня одновременно и новые, сулившие встречи с людьми, которых мне предстояло изучать.
Среди массы впечатлений было одно обстоятельство, объединявшее нас словно давних знакомых и сблизившее друг с другом, – это был язык. Разумеется, я всегда знал, что мы говорим на одном и том же языке, но при этом никогда не думал, что разница столь незначительна и мы сразу сможем общаться. Они ведь приняли нас за своих дальних соплеменников с Баффиновой Земли.
Уложив все свое добро на сани, эскимосы держали путь к местам осенних стоянок внутри материка, за заливом Лайон. Однако, как и все остальные эскимосы, окажись те на их месте, они на время оставили всякую мысль о путешествии и продвинулись только до больших сугробов поблизости, где мы разбили целый поселок из снежных хижин, чтобы отпраздновать нашу первую встречу.
Встречаясь с новыми людьми, ощущаешь то же самое, что и путешествуя по новой стране: то и дело ожидаешь чего-то необычайного, а потом это вдруг происходит на самом деле. Нечто столь повседневное, как строительство новой снежной хижины – то, что мы делали сотни раз, – здесь оказалось чудом. Никогда прежде мы не видели, чтобы снежное жилище возводилось с такой скоростью. У жителей мыса Йорк такую работу выполняют два человека: один вырезает снежные блоки и передает их другому, складывающему из них дом. Но здесь один человек просто сделал несколько надрезов на сугробах участка, облюбованного для строительства, затем вырезал блоки и тут же их сложил – причем так расторопно, что мы потеряли дар речи. Пока он этим занимался, его жена, взяв в руки большую, причудливой формы лопату для снега, имевшую не только рукоятку, но и ручку, приделанную к полотну, принялась распределять осыпающийся снег по стенам, пока те росли в высоту. Этот слой рыхлого снега забивает все швы, утепляя жилище, чтобы непогода была ему нипочем. Менее чем через три четверти часа на снегу уже возвышались три большие снежные хижины, и почти одновременно из снега вырезали лежанку и зажгли плошку-жирник, согревавшую жилище.
Чтобы получить как можно больше пользы от общения с новыми друзьями, каждый из нас троих поселился в отдельной семье. Разобрав вещи, мы заняли свои места на лежанках. Затем на большие жировые лампы поставили вариться оленину, после дошла очередь до чая и муки, приобретенных у белого человека, который, по их рассказам, жил неподалеку от нашего лагеря в Репалс-Бей.
Эта новость была для нас очень важна: нам открывалась возможность весной отправить домой почту.
Моим хозяином был дружелюбный и участливый человек по имени Пилакавсак; его жена Хауна заботливо старалась сделать для меня все, что было в ее силах. И вот уже сварилась оленина и закипел чай. Во время трапезы я получил немало ценных сведений об окрестных поселениях. Оказалось, что вокруг нашей базы находилось множество стойбищ, и, хотя населения там было немного, состав его представлял немалый интерес. Поскольку нам посчастливилось говорить на языке хозяина, это вызвало доверие. Теперь мы общались настолько свободно на тему религии, что довольно скоро стало понятно, что, несмотря на чай, муку и зарождающуюся культуру эмалированных мисок, эти люди все еще сохраняют первобытное мышление и мировоззрение.
Перед нами открылась новая, обширная страна, предлагавшая новую работу и новые задачи, а значит, нужно было идти дальше. На следующее утро мы расстались и 5 декабря еще засветло добрались до места проживания белого человека, указанного нам эскимосами. В глубине небольшой бухты, за высокими торосами, мы заметили темный, невзрачный домик, окруженный целой колонией снежных хижин. Он оказался самой отдаленной факторией прославленной Торговой компании Гудзонова залива, одной из старейших и крупнейших торговых фирм в мире. В том месте, где в крутом ледяном подъеме на берег была прорублена дорога, мы свернули и подъехали к дому, и едва остановились, как дверь распахнулась. Перед нами стоял начальник станции капитан Кливленд, будто давно нас дожидался. Нам устроили теплый прием. Старый капитан оказался скорым на руку отличным поваром, и не успели мы привести в порядок сани и накормить собак, как он привел нас в гостиную, сообщив, что все уже готово. Длинный широкий стол ломился от свежих, сочных ростбифов из оленины с гарниром из самых разнообразных калифорнийских плодов.
Джордж Вашингтон Кливленд был старым китобоем, потерпевшим крушение у этих берегов несколько десятков лет назад. Со временем он настолько хорошо обосновался среди эскимосов, что вернуться на родину так и не решился. Он оказался в гораздо большей степени американцем, чем можно было ожидать от человека, ведущего столь изолированную жизнь. Он не преминул похвастаться, что родом с того самого побережья, где когда-то причалил «Мэйфлауэр», доставивший в Америку первых английских поселенцев. Его жизнь была полна приключений, и рассказывал он о них с большим воодушевлением. Ему пришлось пережить все мыслимые тяготы, которые только могли обрушиться на жизнь старого пионера, но ни потери, ни голод, ни неудачи, ни лишения так и не сломили его дух.
Ранее мы мало что знали об этой отдаленной арктической части Канады, а полученная от Кливленда информация позже нам очень пригодилась. Выяснили, что одна из шхун Гудзоновской компании, под командованием француза канадского происхождения, капитана Жана Бертье, обосновалась на зимовку в пяти днях езды к югу, в бухте Уэйджер. Теперь у нас появилась возможность в течение зимы передать домой почту, поэтому немедленно было решено отправить Петера Фрейхена дальше на разведку.
Гости в этих краях были в диковинку, поэтому капитан Кливленд в честь нашего появления решил устроить танцы. По этому случаю всем женщинам раздали разноцветные ткани, из которых те быстро соорудили себе бальные платья. Посреди гостиной капитан Кливленд затопил большую печь необычной формы, в виде красной маковой головки. От нее исходил такой жар, что плясать в теплых мехах было бы невозможно. Вечер превратился в настоящее торжество после того, как завели граммофон, повсюду сопровождающий белых людей, а Кливленд, невзирая на свои 60 лет, ринулся в круговорот старинных танцев китобоев, которым он в совершенстве обучил эскимосов.
