Всего пять минут назад небо над Глотовом было чистым и ясным, почти прозрачным, но вот его как-то незаметно заволокло тучами, вдали громыхнуло, затем второй раз, уже ближе, заполыхали молнии. При виде такого буйства природы на рубеже второго и третьего месяцев весны человеку более-менее грамотному непременно пришли бы на ум знаменитые строки «люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром…» Однако Матвею Фомичу Жерехову так и не вспомнились фенологические наблюдения поэта. Поскольку, во-первых, грамотным Жерехова можно было назвать только сдуру или наоборот, от большого ума, желая польстить. Ведь за недолгие годы обучения в школе Матвей Фомич запомнил только буквы алфавита, да и то постоянно путал их при письме. А во-вторых, разыгравшаяся непогодь не шла ни в какое сравнение с бурей, уже который месяц бушевавшей у Жерехова в душе. Бушевавшей злобно, яростно и не находя выхода наружу.

Дело в том, что на протяжении почти двадцати лет Жерехов руководил одной из заметных сфер глотовской жизни. Под его начальством находились десятки, даже сотни людей, повиновавшихся ему беспрекословно. Когда надо было — эти люди говорили, когда нет — молчали, могли оставаться совершенно незаметными и, наоборот, становиться всем поперек дороги. Все эти люди были очень разными и занимались множеством дел. Одни воровали, другие грабили, третьи — мошенничали, четвертые могли и убить, но все они признавали власть Матвея Фомича Жерехова, больше известного как вор в законе Жерех.

Правда, жил в Глотове еще один вор в законе — Седой. Но встречались они в прежние годы очень редко: то один, то другой отбывал очередной срок, а случалось — и оба сразу. Коммунисты терпеть не могли людей, пользующихся без их на то одобрения авторитетом у населения. Пусть даже у самой презираемой его части. Поэтому и на воле Жерех постоянно ощущал ущербность своей власти: любой зачуханный мент стремился подчеркнуть свое преимущество охотника перед хищником. Впрочем, рядовые мусора общались с ним с некоторой долей опаски и даже уважения, словно понимая, что этот зверь им не по зубам. Но и они норовили подловить, уличить, схватить за руку, прекрасно понимая, что в случае успеха их ждет почет, денежное вознаграждение, а главное — быстрое продвижение по служебной лестнице.

Но то — в прошлом. Теперь в городе у Жереха хозяев не было. Были люди, чьими судьбами он не мог распоряжаться — это правда. Но и его судьба не зависела от всяких разных оперов, прокуроров, судей и даже начальника городской милиции.

К тому же в уголовники сейчас устремились с такой энергией, как раньше в партию. Таково уж свойство пытливой человеческой натуры: чувствовать, где в данный момент лучше всего кормят. Да тут еще журналисты всей страны расстарались, живописуя, в каких домах живут современные последователи Ваньки Каина, на каких машинах ездят, с какими женщинами гуляют. Нашему человеку, привыкшему еще со времен целины и БАМа к тому, что раз об этом так красочно пишут, значит туда зовут, не составило труда принять окончательное решение. Он даже не подумал, что перед тем, как что-то украсть, это что-то надо произвести. А с последним в стране была напряженка. Даже если что-то и производилось, то процесс продажи был долог и мучителен, как роды у африканского слона. В основном шел натуральный обмен, процветавший в пещерном веке, но названный современным словечком «бартер». Однако уголовникам от бартера было ни жарко, ни холодно — им требовались живые деньги.

Особенно остро финансовая проблема коснулась небольших городов с населением в полторы-две сотни тысяч человек, к которым относился и Глотов. Было время, когда Жереху казалось, что он сойдет с ума. Боевики, необходимые для отражения набегов непрошеных визитеров, преимущественно с юга, и устрашения особо несговорчивых, щедрая оплата труда нужных должностных лиц, создание фирм — официальных прикрытий, толпы юнцов, готовых за десять «зеленых» удавить любого, только ткни пальцем, — все это требовало денег, денег и еще раз денег. Да еще в городе объявился третий вор в законе — Кащей — прозванный так за невообразимую худобу. Ему тоже следовало выделить долю — и не маленькую. Но в конце концов, обрубив всех лишних, Жерех сумел придать глотовской воровской организации некоторую законченность и устойчивость. Доходы стали заметно превышать расходы, и не в последнюю очередь благодаря тому, что Жерех зорко следил за численностью своей организации, не позволяя никому слоняться без дела и получать деньги только на том основании, что он является членом группировки. Пахан прекрасно понимал, что в случае каких-то осложнений он всегда сможет набрать бойцов из парней, ошивавшихся в городе. Гарантией служили жадные взгляды, которыми те провожали мчавшиеся мимо иномарки уголовников. Никаких заблаговременных денежных подачек этим юнцам не требовалось.

Другое дело — чиновники. И если какой-нибудь из них попадался на крючок уголовникам, они регулярно цепляли на этот крючок червячка за червячком, щедро прикармливая государственного человека, даже если он месяцами не оказывал ворам никаких услуг. Авось пригодится.

К огромному огорчению Жереха Глотов был как бы вещью в себе. В его окрестностях не велась добыча никаких всенародно полезных ископаемых, не пролегали мимо пути транспортировки нефти, газа или, на худой конец, пеньки, здесь не проживали и не отдыхали видные государственные деятели. То есть уголовникам просто не было возможности уцепиться за что-то серьезное. То ли дело Москва — всему голова. Там, в столице, не только сплелись в одном клубке политика, экономика и финансы, но и соприкасались, порой перетирая друг друга, невидимые нити, связанные с добычей золота и получением займов от западных банков, распределением недвижимости и использованием инвестиций зарубежных партнеров. И все эти нити были в руках людей, одетых от Кардена и рожденных от сатаны. Эх, ошибался доктор Чехов: у нашего человека чем лучше одежда, тем грязнее душа и порочнее мысли.

Так что не повезло Жереху, обосновавшемуся не в Москве, а в Глотове, а потому вынужденному работать с размахом, который по сравнению со столичным казался едва заметным шевелением. Впрочем, все относительно. И как бы выжил Матвей Фомич, забрось его судьба в деревню Новые Голоштаники, где все, что можно украсть, местный конюх пропивает за один летний вечер?

Увы — даже Глотов Жерех не сумел удержать в руках, хотя поначалу казалось, что он утвердил свою власть навсегда. Крупные неприятности начались у пахана после появления в городе Перстня. Правда, Перстень осел в Глотове давно, но до определенного момента волновал Жереха не больше, чем прыщик на заду негра где-нибудь в Центральной Африке. И вдруг меньше года тому назад Перстень, никого не спрося, организовал собственную фирму и вообще повел себя так, словно всероссийская сходка воровских авторитетов даровала ему независимость от глотовской воровской общины.

А дело было так: прискакал из центра человечек, всего-то уровня Жереха, даже чуть пониже, и то ли попросил, то ли порекомендовал, правда, не только от себя лично, к Перстню не соваться ни в коем случае. На что Жерех ответил: мол, попытается, но если Перстень будет и дальше корчить из себя папу Карлу — Матвей Фомич за себя не ручается. Гость еще раз мягко, но настоятельно посоветовал Жереху прислушаться к доброму совету и отбыл, даже как следует не перекусив.

Надо признать, что Жерех взъелся на Перстня не совсем по делу. Вся вина «раскольника» состояла в том, что в последнее время он полностью отошел от общих дел, оставив при себе ребят и набрав новых. Да еще Перстень имел непомерно наглого отпрыска, который, стоило папаше войти в силу, стал шляться по злачным местам с несколькими не то прихлебателями, не то телохранителями, порой встревая в конфликты с завсегдатаями-ворами. Перстень даже в «общак» продолжал платить, правда скупо, но все же.

Короче, Жерех не внял. Может, он и пытался — кто знает — но гордыня одолела. Его люди выловили сына Перстня, которого уголовники так и прозвали — Сынок, а сам Матвей Фомич явился к встревоженному папаше разбираться. Требования Жереха были довольно смутными и даже абсурдными, очевидно, он сам толком не знал, чего конкретно хочет от своего собеседника. Им двигало одно желание — поставить Перстня на место, в стройные ряды уголовников города Глотова, да так, чтобы впредь ни ему, ни другим неповадно было высовываться. Перстень со всем соглашался и просил отпустить сына. Жерех ушел, довольный покорностью противника, чье могущество, похоже, оказалось натуральной липой. Через час Сынка, предварительно набив морду, отослали домой к любящему родителю.