– Анна…

Женщина обернулась и увидела – поодаль от всех тащится к полю боя старая Шварценелль. Злость вскипела – ей-то, ведьме, безмужней и бездетной, что там нужно?! Она-то кого собралась искать?

Шварценелль когда-то хорошо умела исцелять, но уже лет с десяток, как всем сильно болящим отказывала, принимала только тех, кто с безобидными хворобами. Говорила – выменяла этот дар на иной. Может, и выменяла – кто эту нечисть разберет. Как это вообще возможно – никому не объясняла. Теперь она промышляла сбором редких болотных трав, уходила в леса на несколько дней, потом выносила на субботний торг пучки и мешочки. Что она получила в обмен на дар – не говорила, но вряд ли что ценное; о ценном бы русдорфцы догадались. Возможно, это было чутье к травам и корешкам, хотя смысл такого обмена был непонятен. Но можно ли ожидать разумных поступков от чудаковатой старухи?

Целительницами в Русдорфе стали Доре и Катрина, сестры-близнецы, тоже не нашедшие мужей. Чему-то их обучила Шварценелль, каких-то знаний они набрались от заезжих лекарей. Когда они надели черные платья целительниц и повязались темными платками, их стали звать, как издавна повелось, Шварцедоре и Шварцекате. Но они хоть взяли на воспитание троих сироток и сейчас спешили на поле боя с корзинами, полными холщовых бинтов и глиняных горшочков с мазями.

– Шла бы ты отсюда, Шварценелль! – крикнула Анна. – Пользы от тебя никакой и смотреть на тебя тошно!

– А ты меня не гони. Вот это видишь?

Старуха держала в руках рогульку. Такую, которая помогает найти подземные водяные жилы.

– Я ее заговорила, – сказала Шварценелль. – Я ее своей кровью напоила. Теперь она тянется к живому. Пусти-ка, я вперед пойду.

Анна даже не удивилась тому, что Шварценелль умеет такое творить. А бывшая целительница первой ступила на край Амштенского луга.

Тут-то и была битва. Тут и нужно под горами тел отыскать тех, кто ждет помощи.

– Осторожно, не провалитесь в яму, – говорила Шварценелль. – Тут цверги их оставили не меньше дюжины.

Цверги вышли из земли на восточной околице Русдорфа и вступили в бой после заката. Это была самая трудная пора битвы, но мужчинам из Русдорфа удалось их загнать обратно в землю. А всякий знает – цверг не любит сопротивления. Если хорошенько дать ему сдачи – он отступит и уже долго не появится. Они не бойцы, а вот вольфкопы – бойцы, потому цверги нанимают их и дают им оружие. Как они договариваются с вольфкопами – понять невозможно, потому что эти мохнатые бойцы, хоть и ходят на ногах, как люди, способны лишь рычать, скулить и выть.

Цверги думали, что основную работу уже выполнили вольфкопы, и ошиблись. Было еще кому сопротивляться. Правда, разорить деревню и унести под землю добычу они успели.

Мертвые лежали вповалку – и женщины, прикоснувшись к холодной жесткой шерсти вольфкопа, уже не отдергивали рук, а оттаскивали звериное тело – втроем или вчетвером, чтобы высвободить человеческое. Старались не прикасаться к заостренным клыкастым мордам – кто их, вольфкопов, разберет, могут последним предсмертным усилием вцепиться зубами в руку.

И уже зачинался над полем безнадежного боя плач – бессловесный вой отчаяния.

– Тут, – сказала Шварценелль. – Тут живой. Анна, Лизерль, Дина, несите слеги, иначе этих скотов не сковырнем.

Под мохнатыми телами лежал Рейнмар – единственный наследник шимдорнского барона, младшенький, которого чудом спасли в чумное лето, когда старшие сыновья погибли, а баронесса с дочками, к счастью, вовремя уехала к сестре и там отсиделась. И он был не только жив – он был в сознании.

– Убейте меня, прирежьте меня… – просил он, когда Анна и Дина пытались вынести его на ровное место, чтобы положить на носилки. Юный барон в доспехах был-таки тяжел, а как снять нагрудник и оплечье – они не знали.

Шварценелль, побормотав, зажгла на торчащем кончике своей рогульки крошечный зеленоватый огонек. И тогда стало ясно – юнкеру Рейнмару в бою отрубили правую руку.

Оруженосец Эцли как-то сумел перетянуть ее ремнем, и Рейнмар дрался левой рукой. А потом и Эцли погиб – вон он, мальчик, лежит на спине и смотрит мертвыми глазами на низкую луну. И Драммед, и Матти, и все, кого привел на битву Рейнмар, – погибли.

Русдорфцам повезло – одни они бы не справились. А Рейнмар, который со своими людьми охотился неподалеку, где для него выследили матерого медведя, услышал хриплые стоны пастушьих рогов – так русдорфцы в отчаянии звали на подмогу соседей. Юный барон, балованный сынок, горячая кровь – как он мог не откликнуться?

– Барон хорошо заплатит, когда мы привезем ему сына, – сказала Лизерль. – А деньги нам сейчас нужны.

– Да, – согласилась Анна. – Шварценелль… может, кто-то еще?..

– Сейчас…

Ведунья шла вокруг поля битвы, чуткими руками ловя колебания своей рогульки, и женщины шли следом. Несколько раз она сказала «там!» – и привела к раненым мужчинам.

Анне, можно сказать, повезло – ее старший выжил.

– Уве! – воскликнула она, увидев его сидящим между тел. И ни до кого ей больше не было дела.

Уве плохо понимал, что происходит, вставать не хотел, ругался последними словами, насилу его увели с Амштенского луга.

Ближе к рассвету Анна отыскала Герта и Гедерта. И долго плакала над ними.

Шварценелль больше ничем не могла помочь и ушла. Женщины и подростки унесли раненых в деревню и вернулись с лопатами. Нужно было сбросить мертвых вольфкопов в ямы, оставленные цвергами, и закопать. И вырыть другие ямы, потому что вольфкопов насчитали до полсотни.

Цверги забрали еду, забили скот и унесли туши. Оно и понятно – под землей пшеница не растет, коровы не доятся. Хорошо хоть, не успели поджечь дома. Нужно было слать в Шимдорн гонца – чтобы старый барон приехал за сыном, а заодно привез продовольствия. Все-таки русдорфские мужчины не пустили врага к Шимдорну, он должен это понимать.

Рейнмара пришлось связать – он все порывался сдернуть повязку, чтобы истечь кровью. Старый барон, прискакав к утру, изругал сынка на все лады. Он был бывалым воином, смолоду ходил на три войны, когда сцепились граф фон Гольденморн и вольный город Селленберг с князьями равнинной Артеи. Потом его люди привели подводы с мешками, его пастухи пригнали четырех коров и двух старых кобыл. С этим Русдорфу следовало начинать новую жизнь.

– Ну, хоть молоко для малышей будет, – сказала Анна. – Уве, ты лежи, не вставай. Катрина сказала, что тебе все внутренности отбили.

– Да я вроде уже ничего…

– Лежи, лежи…

Уве действительно чувствовал себя так, словно по нему табун лошадей пронесся. Но руки-ноги целы, царапины не в счет, а что башка трещит – так это понемногу пройдет, главное – обеспечить башке покой. Он умом это понимал, но стыдно было валяться, когда женщины изо всех сил стараются приготовиться к зиме. Треклятые цверги забрали и одеяла, и тюфяки, и даже старые конские попоны. Их можно понять – под землей овцы не блеют.

Наконец он встал и побрел на Амштенский луг.

У женщин хватило ума не хоронить вольфкопов вместе с оружием. Мечи и ножи у этих зверюг были знатные, а в щитах они не нуждались – жесткая шерсть часто заменяла им щит. Оружие, собранное в кучу, лежало под дубом. И там же Уве встретил Шварценелль. Она деловито перебирала клинки.

– Ищу, которым отрубили руку юнкеру Рейнмару, – объяснила она. – Новую не вырастить, но немного пособить можно. Если этот клинок каждый день смазывать мазью, рана не будет болеть и хорошо заживет.

– Ты разве чувствуешь, чья на клинке кровь?

– А вот, – ведьма показала тряпочку. – Нарочно в Шимдорн ходила. Ну и на молодого человека взглянуть…

– Ты ведь уже не лечишь.

– Не лечу. А кое-что понять хотела.

Уве хмыкнул – чего там понимать? Баронский сын в бою держался стойко, но он ведь красавчик, общий любимчик, потеря руки для него хуже смерти. Сейчас вокруг него суетится все семейство, поназвали знаменитых лекарей, и юнкера Рейнмара утешают прекраснейшие дамы и девицы. Надо полагать, вскоре он и утешится.