– Зачем? – поинтересовался Белкин.

– Парахневич хорошо знал Ларису, а Ивакова… Она тоже претендовала на роль в новом фильме, но, когда Бузякина вернулась в форму, Парахневич дал Иваковой отставку и взял Ларису.

– Вы считаете, Ивакова избавилась от соперницы?

– Чем черт не шутит? – пожала плечами Алла. – Люди искусства – странные личности, и иногда ради этого самого искусства они готовы на убийство!

У Мономаха не было времени на рефлексию, так как день выдался на редкость беспокойный. Во-первых, у него были намечены три плановые операции. Во-вторых, часть поступивших в ТОН после аварии пациентов необходимо было перевести в другие отделения, а это требовало оформления кучи бумаг, причем Муратов настаивал, чтобы все делалось в кратчайшие сроки: он хотел выслужиться перед комиссией и показать, что во «вверенном ему учреждении» все точно, как в аптеке. Поэтому страдать должны были все!

Когда Мономах на короткое время оторвался от бумаг и взглянул на часы, то увидел, что стрелки показывают половину восьмого вечера: даже Муратов не имел права требовать, чтобы его врачи ночевали в больнице не во время дежурства! Мономах решительно отодвинул стопку документов и выключил компьютер: в любом случае это может подождать до завтра.

Кто-то тихо, но настойчиво постучал в дверь.

– Войдите! – крикнул Мономах. Интересно, кто мог знать, что он еще не уходил?

Дверь отворилась, и порог переступили симпатичные ножки в аккуратных лодочках на каблуке, принадлежащие не кому иному, как Анне Андреевне Нелидовой, главе комитетской комиссии. Короткий белый халатик, накрахмаленный до морозного хруста и белоснежный, словно бумага для ксероксной печати, как влитой сидел на ее невысокой, ладно скроенной фигуре. Светлые волосы были убраны в скромный низкий пучок на затылке.

– Честно говоря, не надеялась застать вас на рабочем месте, Владимир Всеволодович! – проговорила она, раздвинув губы в улыбке, обнажившей на мгновение не слишком ровные, однако белые и вполне здоровые зубы. – Много бумажной работы? – В ее голосе прозвучало уместное, хотя и неожиданное сочувствие.

– Хватает, – холодно кивнул он, памятуя о том, что этой самой «бумажной работой» он обязан в немалой степени присутствующей в больнице комиссии и, в частности, Нелидовой.

Не дожидаясь приглашения, она грациозно присела на стул напротив его кресла и продолжила:

– Не будем ходить вокруг да около, я здесь, чтобы проинформировать вас о том, что расследование в отношении гибели Калерии Куликовой завершено.

– В самом деле? – переспросил Мономах.

– Я правильно понимаю, что господин Муратов не счел нужным поставить вас в известность?

– Правильно.

– И вы не удивлены?

– Ни в малейшей степени.

– Понятно.

Что, интересно, ей понятно? Мономах спрашивал себя, правдивы ли слухи, принесенные на крыльях информаторов Гурнова: действительно ли Нелидова является любовницей Кайсарова, которую он вознамерился усадить в кресло неугодного кому-то в Комитете Муратова. Или, может, надо брать выше и она работает на кого-то другого – того, кого Кайсарову необходимо умаслить с целью извлечения иной, одному ему известной выгоды? Мономах не мог отделаться от мысли, что Нелидова ведет себя с ним как-то уж слишком по-человечески, что ли, словно они были знакомы раньше. Кайсаров не мог так на нее повлиять, ведь ему не удалось склонить Мономаха к сотрудничеству. Значит, тут что-то другое? Он не любил ситуаций, которых не понимал, а еще боялся, что Кайсаров не оставил попыток использовать его в своих интересах.

– Хочу отметить, – между тем возобновила беседу Нелидова, – вы правильно поступили, переведя пациентов из палаты Куликовой в другие. Несомненно, в нынешних условиях, когда вы были вынуждены принять столько внеплановых пациентов после аварии, вам пришлось нелегко!

– К сожалению, это ничего не изменило, – криво усмехнулся Мономах. – Вновь поступившие пациенты, как выяснилось, отлично проинформированы о случившемся.

– В самом деле?

– Знаете, какой первый вопрос они мне задали, когда я наутро вошел в палату? Правда ли, что здесь недавно покончила с собой пациентка!

– Ну теперь вы можете им объяснить, что все это – ложь и инсинуации!

– Вот как?

– Куликова не покончила с собой, с ней произошел несчастный случай. Следователь опросил пациентов в той злополучной палате…

– Но лишь одна лежачая присутствовала во время происшествия! – недоуменно возразил Мономах. – И она не смогла ничего объяснить!

– Зато соседки по палате заметили в девушке определенные, гм… странности.

– Странности?

– Вы сами говорили, что она отказывалась есть, верно?

– Но это еще ни о чем…

– Верно, само по себе это ничего не говорит о психическом состоянии больной, однако другие больные поведали следователю, что Куликова вела себя не совсем адекватно.

– Например?

– Она могла подолгу стоять у стенки, упершись в нее лбом, и как будто бы разговаривала сама с собой. Поначалу они думали, что, может, у нее есть гарнитура и она говорит с кем-то по телефону, но потом поняли, что это не так.

– Но я ничего такого не замечал!

– Следователю тоже не сразу удалось получить эту информацию – скорее всего, таких «приступов», если можно так выразиться, было всего несколько, но они имели место, и это нельзя игнорировать.

– У Куликовой не было психиатрического диагноза…

– Вы же понимаете, что этим мало кто гордится, да?

– Но ее мать…

– Допускаю, что она могла не знать. Заболевания вроде шизофрении долгое время протекают латентно, а небольшие закидоны дочери мать могла отнести на счет артистичности ее натуры – знаете ведь, как ранимы и неуравновешенны большинство представителей мира искусства! По выводам патологоанатома и следователя, дело было так. Воспользовавшись отсутствием в палате других больных, пациентка вылезла на крышу – ну так ей захотелось, понимаете? Мы никогда не узнаем, какими именно мотивами руководствовалась Куликова, однако она немного погуляла там, а потом, поскользнувшись на обледенелом покрытии, сорвалась вниз. Из-за суеты возле подъезда для «Скорых», вызванной аварией, никто не заметил девушку раньше – вероятно, тогда ее успели бы снять до падения, а так… Печально, но ничего не поделаешь!

– Так я не понял, Калерия была психически нездорова или как?

– Следователь предложил матери Куликовой провести посмертную психиатрическую экспертизу, но она наотрез отказалась. Это объяснимо – кому захочется, чтобы за безвременно скончавшейся дочкой тянулся такой шлейф? Скорее всего, ее смерть будут освещать СМИ… Хоть она и не успела стать звездой, но имела для этого все задатки, если верить словам матери: разве хорошо, если имя Калерии будут ассоциировать с психиатрическим диагнозом? Между прочим, просто отлично, что мать отказалась от дополнительной экспертизы, она ведь пыталась обвинить Гурнова в том, что он провел аутопсию без ее согласия!

– У нее все равно ничего бы не вышло: она так и не сподобилась написать отказ от вскрытия, а значит, Иван имел полное право…

– Разумеется, разумеется, – перебила Нелидова, успокаивающе похлопав ладонью по столу. – И все же такое разрешение проблемы – наилучшее, верно? Все довольны: мамаша – что проблема ее дочери не станет известна общественности, а больница – что это не самоубийство, а банальный несчастный случай!

– Довольны?

– Не самое подходящее слово в нашей ситуации, но… Вас больше никто не обвиняет, и вы можете спокойно продолжать делать свою работу, Владимир Всеволодович. Разве не этого вы хотели?

Конечно, этого, но кроме того Мономаху очень хотелось бы знать, что погнало девушку на крышу. Посмертное психиатрическое освидетельствование, скорее всего, закрыло бы тему, но его не будет, а значит, вопросы остаются. Однако разве можно винить в этом Нелидову? Поэтому Мономах, сделав над собой усилие, поблагодарил посетительницу и даже проводил до двери.