- Не приставят, что вы! - переполошился Тим.

- Еще как приставят, - весело подтвердил епископ. - И будут совершенно правы. Но это еще не самое худшее. Знаешь, чем плоха старость, Тим? - Он снова наклонился вперед. - В ту минуту, как ты кончаешь завтракать, ты начинаешь с нетерпением ожидать обеда. Наверное, человеку свойственно всегда чего-то ждать.

Когда я был еще молодым священником, я про обед и вовсе не думал. А сейчас, если Нелли посадят в тюрьму, я - конченый человек. В моем возрасте другой такой экономки мне не найти.

Тим был малый великодушный, к тому же епископ дружил с его отцом.

- Как вы думаете, сможете вы в дальнейшем держать ее в руках? осведомился он.

- Нет, не смогу, - ответил епископ с обезоруживающей откровенностью. Ни одному священнику еще не удавалось держать женщин в руках. У нас, очевидно, нет опыта.

- Ей-ей, мне бы действовать свободно, я бы ее живо приструнил, проворчал Тим.

- Пожалуйста, даю тебе полную свободу действий, - старик с епископской величественностью повел рукой. - Это в моих интересах еще больше, чем в твоих, а то, боюсь, дело зайдет так далеко, что меня на ней, чего доброго, женят. - Он встал и похлопал Тима по плечу. - Ты славный парень, - сказал он, - я твоей услуги не забуду. Вутчер тоже ничего, только жена его заездила.

В тот же день епископ стоял у окна и, заложив руки за спину, наблюдал, как Тим Лири нагружает на грузовики товары, которые, как полагал епископ, давно вывелись в этом мире: коробки чая, мешки сахара, ящики масла. Нелли за все это время не высунула носа, но вечером, когда она приоткрыла дверь и произнесла: "Обед на столе, милорд", епископу был подан обед, каких приходится один на тысячу: сочный ростбиф с жареной картошкой и с нежнейшим зеленым горошком, плавающим в масле. Епископ ел и ел в свое удовольствие, но так ни разу и не обратился к ней. Он размышлял над тем, как ради этого обеда ему пришлось льстить и унижаться, ему, старику, которому ждать ужз нечего.

После обеда он удалился в кабинет и взял с полки историю епархии, которая частенько утешала его в прежние годы, когда, читая ее, он представлял, как будет выглядеть его имя в будущих изданиях. Одпако в этот вечер она лишь ухудшила его настроение. Читая о епископах, которые возглавляли епархию до него, он не находил никого, чье имя было бы запятнано скандалом.

Исключение составлял один епископ восемнадцатого века, который стал протестантом. Ему уже начинало казаться, что это не самое худшее, что может случиться с епископом.

Но тут дверь отворилась, и в комнату робко заглянула Нелли.

- А теперь вы как себя чувствуете? - прошептала она.

- Оставь меня в покое, - отозвался он сухим тоном, даже не подняв глаз. - Мое сердце разбито.

- Нет, сердце тут вовсе ни при чем, - возразила она. - Это говядина виновата. Она недостаточно отвиселась. Такие уж мясники у нас в городе ни один не потрудится подвесить говядину. Может, взбить вам омлет?

- Ступай прочь, я сказал, - он отвечал резко, но она расслышала в его голосе слезы.

- Вы правы, - согласилась она. - Чего хорошего в яйцах? Одна мутная вода. Ох, господи, так, может, шкварочек поджарить?

- Не хочу я никаких шкварок, женщина! - вскрикнул он страдальчески.

- И верно, никуда они не годятся, - подтвердила она печально. - Что в них? Кожа со щетиной, и только.

Нет, лучше всего скушать сейчас славный сочный кусочек лимерикского окорока с картофельным пюре и петрушкой в молочном соусе. Сразу как новенький станете.

- Хорошо, хорошо! - закричал он гневно. - Делай что хочешь, только оставь меня в покое!

Даже обещанный окорок не развеял его горя. Он знал: если женщина обещает, что сделает вас новеньким, можете не сомневаться, быть вам раньше времени стареньким.