Хильнарик слушала; и казалось девушке, будто один из героев древности возродился к жизни в сиянии славы своей легендарной юности.

Долго прогуливались они взад и вперед по террасам, говоря те слова, что не раз произносились до них и после них, и что уста еще не созданные станут произносить снова и снова. А вдали высился горный кряж Полтарниз, любуясь на Море.

И вот настал день, когда Ательвоку пришла пора отправиться в путь. И сказала ему Хильнарик:

– В самом ли деле и вправду ли ты непременно вернешься, только один взгляд бросив с вершины хребта Полтарниз?

И отвечал Ательвок:

– Воистину я вернусь, ибо голос твой прекраснее, чем гимны жрецов, нараспев воздающих хвалы Морю, и пусть даже много морей-притоков впадают в Ориатон, и все они сольют красоту свою воедино перед моим взором, все равно возвращусь я, клятвенно повторяя, что ты прекраснее их всех.

И отозвалась Хильнарик:

– Голос сердца моего подсказывает мне, или, может быть, древнее знание или пророчество, или сокровенная мудрость, что не суждено мне снова услышать твой голос. И за это я тебя прощаю.

Но Ательвок, повторяя слова уже произнесенной клятвы, отправился в путь, то и дело оглядываясь назад, покуда склон не сделался слишком крут, так что теперь юноша внимательно глядел себе под ноги. Вышел он поутру, и поднимался весь день, почти не отдыхая, по тропе, где каждая выбоина была отполирована поступью многих прошедших до него. Еще до того, как странник добрался до вершины, солнце скрылось, и над Глубинными Землями мало-помалу сгущалась мгла. А юноша рванулся вперед, дабы увидеть до темноты все то, что готовы были открыть ему горы Полтарниз. Сумерки уже воцарились над Глубинными Землями, и в пелене морского тумана мерцали и вспыхивали огни городов, когда достиг Ательвок вершины, и впереди него солнце еще не ушло за горизонт.

Внизу, перед ним, раскинулось древнее неспокойное Море, улыбаясь и напевая еле слышно. Море укачивало крохотные корабли с переливчатыми парусами, и в ладонях своих хранило старинные оплаканные обломки, и мачты, испещренные вызолоченными гвоздями, что Море в гневе сорвало с надменных галеонов. И великолепие солнца отразилось в волнах, что несли плавник с островов пряностей, вздымая позлащенные главы. Серебристые струи морских течений скользили на юг, словно угрюмые змеи, что любят издали – тревожной, смертоносной любовью. И весь необъятный водный простор, мерцающий в лучах заката, и волны, и течения, и белоснежные паруса кораблей – все это вместе походило на лик незнаемого, нового божества, что впервые заглянуло в глаза человеку, лежащему на смертном одре; и Ательвок, глядя на дивное Море, понял, почему мертвые не возвращаются: есть нечто, что мертвые ощущают и знают, но живые никогда не поймут, даже если бы мертвые явились и поведали им обо всем. Море улыбалось юноше, радуясь предзакатному великолепию. Тут же раскинулась гавань, приют кораблей, и осиянный солнцем город стоял у самого берега, и бродили по улицам люди, одетые в невообразимые наряды далеких заморских земель.

Пологий склон, осыпающийся и каменистый, вел от вершины хребта Полтарниз к морскому берегу.

Долго стоял там Ательвок, печалясь и скорбя, ибо вошло в его душу нечто такое, что не дано было понять обитателям Глубинных Земель, ведь мысли их не выходят за пределы трех маленьких королевств. Затем, наглядевшись на блуждающие корабли, и на невиданные товары чужих земель и на непознанные оттенки, вспыхнувшие на челе Моря, юноша обратил лик свой во тьму и к Глубинным Землям.

В это самое мгновение Море запело предзакатную погребальную песнь, оплакивая все зло, что совершило во гневе, и все невзгоды, навлеченные им на бесстрашные корабли; и в голосе тиранствующего Моря слышались слезы, ибо любило оно потопленные галеоны, и призывало оно к себе всех людей и все живое, дабы искупить содеянное, ибо воистину любило оно кости, унесенные волнами вдаль. Ательвок повернулся и, сделав шаг, ступил на осыпающийся склон, а затем шагнул еще, и спустился чуть ближе к Морю; а в следующее мгновение грезы подчинили его себе и решил он: люди несправедливы к дивному Морю, потому что оно порою бывало немного злым и самую малость жестоким; юноша чувствовал: прибой ярится потому, что любил погибшие галеоны. Ательвок шел все вперед и вперед, и под ногой его осыпались камни, и когда погасли сумерки и засияла первая звезда, он добрался до золоченого взморья и пошел дальше, пока пена не заплескалась у его колен; и услышал он благословение Моря, похожее на молитву. Долго стоял он так, пока над головой его загоралась одна звезда за другой, отражаясь в волнах; все больше и больше звезд вставало из-за Моря, в гавани замерцали огни, на судах вспыхнули фонари, полыхала пурпурная ночь; и взгляду далеких богов Земля казалась слепящим огненным шаром. Потом Ательвок отправился в гавань и встретил многих юношей из числа тех, кто покинул Глубинные Земли до него; ни один не желал вернуться к народу, никогда не видевшему Моря; многие напрочь позабыли три крохотных королевства; ходили слухи, что встарь кто-то попытался вернуться назад, да только по осыпающемуся, ненадежному склону подняться не представлялось возможным…

Хильнарик так и не избрала себе мужа. Приданое свое она завещала на постройку храма, где станут проклинать океан.

Раз в год, с торжественными церемониями, под сводами этого храма жрецы волны Моря, и луна заглядывает в храм и проникается отвращением к жрецам.