– За это последнее непослушание, – сказал его величество, когда пожар благополучно потушили, – и за обман получишь шестьдесят плетей.

Принц упал на колени. Хрипя в железных объятиях стражника, Муха едва не лишился чувств – ему было больно смотреть на страдания друга.

– А что касается твоего товарища, – продолжал король, – отошлите его на кухню, или куда там… ну, в общем, откуда он появился и где ему самое место.

Муха в ужасе зажмурился. Но принц умел говорить убедительно, и его мольбы были весьма красноречивы.

– Отец, – сказал он, – я совершил нехороший поступок. Это я все придумал и привел план в исполнение. Муха был там, со мной, только из-за любви ко мне. И видеть, как он страдает за мой проступок, для меня тяжелее, чем любая телесная боль. Поэтому, умоляю тебя, пусть его выпорют за меня, дабы я заплатил самую высокую цену за свое непослушание.

По тронному залу пронесся невнятный шепот. Муха тяжело сглотнул.

– Быть по сему, – объявил король. – По обычаю королевства и по моему королевскому слову, Ухо займет место принца и, став его мальчиком для битья, примет восемьдесят плетей в назидание моему сыну.

Увы и ах, как вдруг потускнели блестящие крылышки Мухи. Стражники уволокли его в темницу. Его вопли и крики еще долго дрожали эхом в коридорах и жужжали в ушах у слуг – и те отмахивались от них, как от мух.

В день, назначенный для показательной порки, в камеру к Мухе пришел тюремный капеллан. Приподняв подол рясы, как девица приподнимает юбки, переходя через ручей, он подошел к тому месту, где лежал Муха.

– Benedicite, – благословил капеллан грязный зад Мухи, ибо в камере было темно. – Сегодня, сын мой, тебе предстоит понести наказание. Предполагается, что ты не умрешь, так что мне незачем беспокоиться о твоей душе…

– Что? – сказал Муха.

– В этой стране, сын мой, вся политика строится на божественной иерархии. Как говорил царь Соломон, царь ближе к Богу, чем его подданные. Царь есть помазанник Божий, и, в глазах Всемогущего Господа, не подобает сквернить царственное седалище вульгарной поркой, однако же ты выступаешь посредником, сиречь мальчиком для битья, и таким образом дисциплина приводится в соответствие с христианскими добродетелями.

– Что? – сказал Муха.

– Принц понесет наказание в сопереживании, а простой человек – в данном случае ты – непосредственно ляжет под розги. А как иначе выдрессировать собаку?

– Но я же не собака, – захныкал Муха.

– Особы царских кровей чувствуют боль своих подданных и страдают страданиями своих подданных – вот почему принц назвал тебя, дабы ты принял его наказание, а он усвоил урок.

Вот так все и было. И так и будет. Жизнь принца пройдет чередой уроков, отпечатанных в плоти его подданных.

Не стану описывать этот день: видите ли, любезные господа я опасаюсь за ваш желудок. Лучше спустимся вместе в самые недра замка, в потайную темницу, в холод забвения, какового страшатся даже невидимые слуги. И там, в самой сырой, в самой дальней камере тюремный врач льет целебное масло на спину Мухи, которая – сплошь кровавое месиво. Мальчик потерял много крови, но эти раны затянутся. Хуже всего, наш герой повредился рассудком. От боли, которую он претерпел (трижды Муха терял сознание и трижды его приводили в чувство, прежде чем возобновить экзекуцию), что-то сместилось в его мозгах. И вот теперь, весь в кровавых подтеках, он лежит и пускает слюну, как младенец, у которого режутся зубки. Врач глядит на него и видит даже не младенца, а жалкий выкидыш, недоношенное, безымянное существо. – Бедный принц, – вздыхает он, – как ему тяжело. Но принц Баловник просто чудом оправился от потрясения. На пиру в честь его дня рождения он доволен и весел, ибо мнит себя полновластным хозяином своей судьбы. И только король Бювар знает, что всякий раз, когда принц проявлял себя непослушным и своевольным сыном, его характер формировался по задуманному образцу. Первые два испытания его характера были только прелюдией к третьему; и когда принц показал свою самоотверженность и бескорыстность, переложив наказание на плечи – вернее, на спину, – другого, он доказал, что он истинный сын своего отца.

А что стало с Мухой, когда затянулись раны? В силу умственного повреждения он не смог возвратиться к обязанностям слуги. Последние сорок лет жизни он провел в доме призрения. Грязная солома – его постель, жалкие объедки – его еда, которую он делит с крысами. Монахини в богадельне боятся его, аки самого Дьявола, ибо он целыми днями хватает себя за седалище, дабы унять призрачную боль от порки, которая накрепко врезалась ему в память, и кричит во весь голос:

– Ой, ой! Болит мой огузок, а стало быть, он существует. Том своей счастлив болью!

Из-за сих яростных воплей Муха сделался весьма популярным в городе развлечением, и богатые горожане щедро платили его тюремщикам, чтобы их допустили к нему на предмет поглядеть-позабавиться. Чаще всего Муха даже и не замечал этих восторженных зрителей. Но иногда он прерывал свои горестные стенания и объявлял;

– Сдается мне, я вас выдумал, господин хороший. Сейчас я отдумаю вас обратно, и вас не станет.

Считалось очень почетным, если к тебе обратились подобным образом. Женщины хвастались перед подругами на протяжении недель, а в кабаках и тавернах остряки пили за здравие Полоумного Метафизика.

Вот так и вышло, что Муха – слуга, мальчик для битья, душевнобольной – обрел славу при жизни и умер весьма знаменитым, вымысел королевского воображения, съеденный пролежнями целиком.

Стало быть, вот мой рассказ, быстрый, как щелчок по лбу.

А слушали вы или нет, мне это как-то по боку.