– Где это было?

– Что было?

– Танки, машины, пушки… Где тебя с шоссе согнали?

– Не припомню точно, где-то уже за Марьиным. Я как раз из Черной Речки от тетки Клавдии, подкормился у нее и в Невскую Дубровку, к крестной моей, к тете Василисе, хотел пройти. Но с дороги прогнали, тогда в Колтуши, к тете Кате пошел. У тетки Клавдии сытно, но очень тесно. Под столом спал, больше негде.

– Фляшенхальс[3]…

– Что? – не понял Микко.

– Отчего тесно? Семья у тетки большая?

– Нет. Солдат много. Она им стирает, белье чинит. А они ей крупу, хлеб дают. А еще картошку и овощи разные. Иногда даже консервы.

– В каком направлении двигалась техника? Танки, машины – куда шли?

– Я не знаю, не спрашивал. Там спроси только, сразу куда следует отправят. По строгости законов военного времени.

– Но ты же видел: поперек твоей дороги они двигались, по пути с тобой или навстречу.

– А-а, навстречу, – сообразил-таки Микко. И подтвердил: – Навстречу ехали. Я от тетки Клавдии шел, а они навстречу, из-за поворота.

– Значит, скорее всего, двигались в направлении Восьмой ГЭС или Второго городка?

– По той дороге можно доехать… Да. Но там другой берег и линия фронта. Может, туда поехали или свернули потом, не знаю.

– Много техники в колонне?

– Не знаю. Меня ж прогнали. Я стоял, ждал, ждал, когда проедут. А потом не дождался, пошел. Прошел немного, меня и прогнали. Легковушка затормозила, и командир из легковушки выпрыгнул и прогнал. Уходи, говорит, парнишка, а то под колеса попадешь или под гусеницы. Я и свернул на проселок.

– Стоял долго?

– Нет, только притормозил. Сказал, чтоб я уходил с большака, и дальше поехал.

– Не про то я, – рассердился на его бестолковость офицер. – Ты долго стоял, ждал, пока колонна пройдет?

– Не знаю… Наверно… Замерз даже.

– Значит, колонна большая была.

– Да. Не маленькая.

– А до Невской Дубровки так и не дошел?

– Дошел. Потом, после Колтушей.

– И как там, с дороги тебя не прогоняли, чтоб под колеса или под гусеницы не попал?

– Прогоняли.

– Те тоже навстречу из-за поворота?

– Нет, они прямо.

– А та дорога куда ведет?

– Не знаю точно, к Порогам вроде бы.

– Хорошо. А что за техника?

– Да всякая. И машины, и танки, и тягачи с пушками.

– Колонна большая? Больше чем та, которую раньше встретил?

– Не знаю даже, – пожал плечами.

– Ну, ладно.

Офицер, отозвав фельдфебеля, за спиной Микко приложил палец к губам и, приглушив голос, спросил по-немецки:

– Обыскивали?

Фельдфебель кивнул.

– Ну, и?

– Ничего. Если не считать вшей и грязи.

– Хорошо обыскали? – не поддержал его наигранно брезгливого тона офицер.

– Конечно. Полностью. И швы, и заплатки прощупали. В соответствии с Вашими инструкциями.

– Гут, – одобрил действия фельдфебеля обер-лейтенант. И снова обратился к Микко: – В Колтушах долго был?

– Нет, только переночевал. У тети Кати тоже тесно, а с едой хуже.

– Какие части там стоят?

– Не знаю, не спросишь…

– Танки, пушки на улицах есть?

– Есть. И танки, и пушки.

– Танков много?

– Много.

– А пушек?

– Не очень.

– Значит, танков больше?

– Да, больше.

– Хорошо, молодец, – похвалил мальчика. – А сейчас куда и к кому путь держишь?

– К тете Христине в Никитола. Подкормлюсь у нее немного.

– Подкормись, – одобрил его намерение обер-лейтенант. И попросил: – Расскажи солдатам, что ел русский мальчик, который сидел на снегу?

– Какой мальчик?

– Про которого ты рассказывал, что он сидел на снегу и ел что-то. Вспомнил?

– А-а, – догадался Микко, к чему клонит офицер. – Так это еще в прошлую зиму было.

– Не важно, в прошлую или в эту. Солдаты здесь недавно, еще не слышали, а им полезно такое знать. Рассказывай и подробно, – потребовал офицер.

– Шел я тогда из Куйвози в Лесколово. – Микко говорил, а лейтенант переводил. – Смотрю, на сугробе, возле дороги, парень сидит, постарше меня, и что-то ест. Вроде как лопата в руках у него, только короткая и толстая. Подошел ближе, смотрю: он на собаке сидит, ногу заднюю, от нее отрубленную, грызет. Собака вся белая, в инее. Наверно, всю ночь пролежала. Топором стружек на ноге наделает, отгрызает стружки и жует. Я как увидел топор, так перепугался… Ну, думаю, сейчас он меня топором зарубит… И меня съест. Сильно испугался. Хорошо на лыжах был. Не помню, как Лесколово проскочил. Опомнился уже в Верхних Осельках.

Солдаты брезгливо рассмеялись, отплевываясь. Одного, невысокого круглолицего крепыша, чуть не стошнило.

– Вот тебе за усердие, – офицер подал Микко плитку шоколада. – В другой раз больше разглядишь, больше расскажешь – больше получишь. Хочешь много продуктов и много денег?

– Хочу.

– Тогда внимательно смотри, что и как у русских, хорошенько запоминай и мне рассказывай. Тогда дам тебе много продуктов и много денег.

– Память у меня не очень хорошая. От голода. И часовые там везде. Чуть что, стреляют без предупреждения, по строгости законов военного времени.

– Ну, в тебя, в ребенка, вряд ли станут стрелять, – не поддержал его боязливости офицер. И фельдфебелю: – Отведи его, пусть покормят и с собой что-нибудь дадут. А то помрет союзник с голоду, после изысканных русских деликатесов из мороженой собачатины.

И под хохот подчиненных вышел из блиндажа.

Фельдфебель продовольственный вопрос разрешил по-своему.

– На, руди, – кинул на стол пачку галет. – Ешь, но больше не рассказывай такого после завтрака.

Микко поблагодарил и аккуратно уложил в торбу.

– Отведи его на кухню, если есть чем, пусть покормят и хлеба с собой дадут, – это фельдфебель уже Веберу. – Поест, и сразу же бегом отсюда, не место ему здесь. И скажи: обер-лейтенант приказал выдать мальчику сухой паек. Что выдадут, принесешь сюда.

– Яволь.

На «руди-рыжего» Микко отреагировал спокойно, хотя и был русым: что с этих немцев возьмешь, для них всякий финн, будь то белокурый карел или черноголовый остяк, все равно «рыжий».

Микко идет по широко расчищенному и хорошо укатанному шоссе. Немцы и финны за дорогами следят, тут иного не скажешь. У дуплистой осины возле дороги останавливается, справляет малую нужду. И одновременно с этим действом запускает руку в дупло, вынимает оттуда ольховую веточку и два прутика, березовый и осиновый. На ольховой веточке три побега.

«Лыжи в тайнике номер три». Повертел березовый и осиновый прутики, расшифровал и их значение: «Углубиться в тыл противника и переместиться в расположение финских воинских частей. До выхода в расположение финнов в населенных пунктах останавливаться только на ночлег. В первых двух по ходу движения населенных пунктах не останавливаться даже на краткий отдых. В пути вести маршрутную разведку».

Застегнул штаны и пальто и, используя естественные при этом движения и боковое зрение, осмотрелся. Никого. Достал из кармана пальто еловую шишку, сломал ее пополам и верхнюю часть опустил в дупло: «У меня все в порядке». Еще раз осмотрелся. Все спокойно.

Вышел на дорогу.

Последние дни предблокадного Ленинграда. Сушь, жара. Множество народа работает на оборонительных рубежах по окраинам города. И сам город готовится к уличным боям и потому больше похож на военный лагерь. Оконные стекла перечеркнуты белым крест-накрест, заклеены полосками бумаги. Иные, однако же, – видимо, хозяйки и в таком военном деле не захотели отстраниться от красоты и уюта, – заклеены не простенькими полосками, а широкими лентами с прорезанными в них узорами. Были и целые картины с танками, самолетами, бомбами, пушками, но те вырезаны угловато и не очень умело – детские. Все деревянное – сараи, амбары, заборы – разбирается и увозится к линии обороны, где используется на перекрытия блиндажей, укрепление траншей и окопов. А не пригодное для этих целей – на дрова.