Миша неуверенно дернул плечом.

– В школе проходили…

– Тогда давай вместе разбираться. Вот эти квадратики – Ленинград. Это Финский залив, тут Ладожское озеро, а вот этот кружок – Ляскеля. Теперь давай вспоминать, как ты шел…

– Из Ляскеля в Хелюля, потом Сортавала… Лахденпохья…

– Значит, вдоль железной дороги.

– Нет, не всегда. До Хелюля по заливу шел. Вот здесь, – провел пальцем по карте. – Через Рауталахти. От Сортавалы опять вдоль озера, видите, так короче, через Хаапалампи и Мийнала. К родственникам еще заходил на хутора. Если по пути, то вдоль железки шел, а нет – в сторону уходил. Чтобы короче было. Или если родные там. Поживу у родных немного, отдохну, поем. А пойду дальше, что-нибудь с собой дадут.

– У тебя там много родни?

– Да. Считай все Метсяпуро и в Карелии, и в Финляндии наши родственники. И Олкинен, и Раутанен – тоже наши родственники. И в Лапландии тоже есть родные, но я их никогда не видел. Вот, – Миша положил на стол бумагу, список родственников и их местожительство. – Это мне бабушка написала, когда я от нее в Ленинград пошел.

Капитан взял листок и, как отметил Миша, быстро, одним взглядом сверху вниз просмотрел его.

– Как же она не побоялась тебя одного отпустить?

– Знала, что все равно уйду.

– Хм… – Капитан взглянул на мальчика повнимательнее. – Финский язык хорошо знаешь?

– Так же, как русский. Отец со мной дома часто по-фински разговаривал.

– А немецкий?

– Некоторые слова. Можно сказать, не знаю.

– Через линию фронта как прошел?

– Не знаю. Шел… То немцы, то финские части. А потом из леса вышел – уже наши.

– На карте можешь показать?

Миша с полминутки посмотрел на карту и провел ногтем большого пальца:

– Вот здесь.

– Так, хорошо. Теперь давай посмотрим, где финские части видел, где немецкие.

– Немцев я почти не видел, только вначале. А потом я сюда пошел, на Карельский перешеек. А здесь все финны.

– С финнами, я имею в виду солдат, офицеров, разговаривал?

– Конечно. Подходил, когда у них обед или ужин. И меня кормили. Расспрашивали, конечно, кто я да что. А потом кормили.

– А еще что говорили?

– Говорили: не иди к русским, а то русский тебя пук-пук, застрелит.

– А о своих намерениях, далеко ли они идти собираются, не говорили?

– Так чтобы конкретно… Я же не спрашивал.

– Ну, а из разговоров что-то, может, запомнил?

– Да так, неопределенно… не от них зависит. Говорят, мы солдаты, куда прикажут, туда и пойдем.

– А их настроение? Сами они что думают?

– Сами говорят: до старой границы дошли, свою землю вернули, зачем нам для немцев стараться.

– Значит, настроение такое: дальше старой финской границы не идти.

– Не у всех, правда…

– Но из тех, с кем ты разговаривал, у большинства или таких меньше?

– Да. У большинства. Многие не хотят дальше идти. Свою землю, говорят, вернули, а русская земля все равно немцам достанется.

– Хорошо. Спасибо. А на этой стороне у тебя кто из родных остался?

– Я все равно на фронт уйду!

– Не к тому я разговор веду. У меня другой вопрос… Мог бы ты, не сейчас, а когда отдохнешь, силы восстановишь, обратно к бабушке сходить?

– Зачем?

– Бабушку навестишь, других родственников на хуторах. А по пути, если согласишься, конечно, кое-какие наши просьбы выполнишь.

– Какие? – не понял еще Миша.

– Посмотришь что, где и как, какие части, какое у них вооружение. Какое настроение у солдат и офицеров. И нам сообщишь.

– В разведку! Ух ты! А сообщать как? По рации? И оружие дадите?! Какое?

– Тише ты, разведчик. Не ори. Двери тонкие, а за дверями народу полно.

– Ой! – Миша оглянулся на дверь, втянул голову в плечи и прикрыл рот ладошкой.

– Здесь есть у кого остановиться?

– Да. В Парголове есть родные и в Дибунах знакомые. И в Токсове, и в самом городе. И еще…

– Вот и хорошо. Поживи у кого-нибудь из них денька три-четыре. Отдохни, обдумай хорошенько: дело это непростое и нелегкое и, может быть, даже опасное. Если не передумаешь, вот тебе телефон дежурного. Ну-ка, назови мужское имя, которое тебе первым на ум придет.

– Костя… Сосед у меня был… Дружили мы с ним. Теперь нет его.

– А что с ним стало?

– Хулиганы… ножом… в прошлом году. Пошел Алку, невесту свою, провожать, а они привязались: сначала – закурить дай, потом – денег. Он за невесту испугался. Беги, говорит, а сам их сдерживать стал, чтоб они за ней не погнались. Драка завязалась, он бы их побил, у него первый разряд по боксу, да они его несколько раз ножом… Ровно через месяц, как из армии пришел, день в день.

– Их-то хоть поймали?

– Сразу же. Алка ведь милицию звать побежала.

– Понятно. Значит так, позвонишь дежурному и скажешь, что ты Костя, племянник Валерия Борисовича. Валерий Борисович – это я. И дежурный тебе объяснит, как со мной связаться. Понятно?

– Конечно.

– И еще раз прошу: подумай хорошенько. Если не согласишься – я все пойму правильно. Лучше отказаться сразу, чем потом завалить дело. Но в любом случае – о нашем разговоре никому ни слова.

– На лыжах бежать и бойчее, и веселее.

«Так. Подобьем бабки. За линию фронта вывелся нормально. Немцы в первом блиндаже, на передовой, практически не задерживали, сразу отвели в глубину. Во втором блиндаже обыскали, убедились, что ничего нет – тоже хорошо. Обер-лейтенант… Третий раз уже встретились, а ни имени, ни фамилии не знаю. Валерий Борисович знает, но не сказал: начнут допытываться, откуда знаешь, что тогда говорить будешь? Только предупредил, что он из разведотдела 1Ц и что хорошо разбирается в своем деле, с ним надо быть осторожным. А вот интересно, обер случайно в блиндаж зашел, или вызвали? Какая-то система оповещения существует? Ведь при мне из блиндажа никто не уходил, и звонили только один раз. Вроде бы интересовались, когда будет обед, или что будет на обед. Плохо, мало слов немецких знаю… На самом деле интересовались обедом, или это условная фраза? Впрочем, если по вызову пришел, то могли сообщить даже из окопа. Тогда почему пришел разведчик? Хотя… хотя отделы 1Ц в прифронтовой полосе и контрразведкой занимаются. Раз так, то концы сходятся. И обер отпустил, значит, подозрения у него насчет меня не было.

И дезу[6], похоже, заглотил про колонну с машинами, артиллерией и танками. Колонна действительно была, и Валерий Борисович велел обязательно рассказать про нее немцам. И про танки в Колтушах. Значит, все эти передвижения – какая-то широкомасштабная деза. Какая, ему неизвестно, но танки и другая бронетехника всегда концентрируются там, где готовится наступление, это известно любому разведчику. Но… но если об этой концентрации организовывают утечку информации, ставят в известность врага, то… то и глупый догадается – не здесь будут наступать. А может быть, и вовсе наши наступать не собираются, дергают фашистов, да схемы и способы перегруппировки их войск изучают или отвлекают немецкие войска на себя, оттягивают с других, жарких для нас, направлений или иные какие задачи решают.

Тут много всякого может быть. Это уже не его ума забота, а чужой огород.

А грамотно слил оберу информацию: ничего, мол, не видел, колонна с танками и машинами всю видимость загородила. – Улыбнулся. – И про легковушку: недолго стояла, только притормозила… – Улыбка как пришла, так и улетела. – «Не кичись, боб, не лучше гороха, – любит повторять Валерий Борисович, – намокнешь – тоже лопнешь». Немцы ни в разведке, ни в контрразведке дураков не держат. Не переборщил ли, лопушком прикидываясь? Может быть, они решили пока не трогать, а за мной наружку установить? – По телу от коленок к макушке, лихорадя кожу, быстрая волна из тысяч мурашек пробежала. Микко замедлил бег, без резких движений, боковым зрением огляделся. Никого. Отлегло. – Зачем? Выявить связи? Нет, не похоже. Если б подозрение было, обер так быстро не отпустил, попытался бы подольше поговорить, на противоречиях поймать или на испуг взять. А связи мои с родственниками они и так давно знают. Но расспрашивал и покормить велел, и с собой дать. Бдительность усыплял? А зачем, если с ходу мог взять меня в оборот.