Пристав начал было пододвигаться к Маккинону. Тот повернулся к нему.
— А ну, ты! Отойди! Я еще не кончил! — он снова обратился к микрофону и продолжал: — Вы велели мне выбирать между двумя возможностями? Что ж, с выбором проблемы не будет. Вместо того чтобы согласиться на лечение, вместо того чтобы отправиться в одно из ваших маленьких, аккуратненьких, надежненьких, приятненьких заведений для переориентации и позволить банде тамошних докторов копаться в моем мозгу своими хитрыми пальцами, вместо того чтобы согласиться на все это, я выбираю старую добрую Смерть! О нет, выбора для меня не существует, для меня есть лишь одно решение. Я выбираю Ковентри[72] и, клянусь, счастлив этим! Надеюсь, что больше никогда не услышу о Соединенных Штатах!.. И все же есть одна вещь, о которой я хотел бы спросить прежде, чем отправиться туда. Зачем вы берете на себя труд жить? Мне кажется, что каждый из вас должен, хотя бы из-за убийственной скуки своего бытия, желать скорейшего окончания этой глупой и бесцельной волынки. Ну, вот теперь — все!
И он повернулся к приставу:
— Давай, уводи!
— Минутку, Дэвид Маккинон! — Главный судья предупреждающе вскинул руку. — Мы вас выслушали. Хотя ваша речь и не заслуживает этого, я все же хочу ответить на некоторые ваши выпады. Вам угодно выслушать меня?
Неохотно, лишь не желая показаться склочником, отказывающимся от выполнения столь резонной просьбы, молодой человек молча кивнул. Речь судьи была мягкой округлой речью ученого, более уместной в университетской аудитории.
— Дэвид Маккинон, вы говорили в тоне, который вам безусловно представлялся исполненным мудрости. И тем не менее речь ваша дика и плохо продумана. Я считаю необходимым указать на ряд допущенных вами искажений фактов. Ковенант — вовсе не предрассудок, а всего лишь временный контракт, разработанный рядом тех же революционеров, исходивших из чисто прагматических соображений. Они мечтали гарантировать максимум возможных свобод каждому отдельному члену общества. Вы сами тоже пользовались этими свободами. Вам не запрещались никакие действия, никакой образ жизни, при условии, что они не будут губительны для остальных. Даже деяние, запрещенное законом, нельзя было бы поставить вам в вину, если бы Государство не смогло доказать, что это деяние нанесло ущерб или вызвало опасность нанесения ущерба определенному юридическому лицу. Даже если кто-либо намеренно и целенаправленно наносит кому-то ущерб — как это сделали вы, — Государство не считает себя в праве прибегать к моральному осуждению человека, а тем более к его наказанию. Для этого у нас нет ни нужной мудрости, ни желания вызвать цепную реакцию несправедливостей, которые всегда сопровождают моральное принуждение и ставят под угрозу всеобщую свободу. Вместо этого осужденному предоставляется выбор между психологической перестройкой, которая должна устранить тенденцию наносить ущерб другим людям, и отрешением его от Государства — путем высылки в Ковентри. Вы жалуетесь, что наш образ жизни тускл и лишен романтики, намекая, что мы ограбили вас, лишив вас переживаний, которые вам кажутся необходимыми. Вы свободны придерживаться любых экстремальных взглядов на наш образ жизни и высказывать свое мнение вслух, но вы не можете ожидать, что мы будем жить так, как того хочется вам. Вы свободны искать опасности и приключения, если таково ваше желание, — ведь существуют же опасности, например, в опытных лабораториях, трудно живется исследователям в горах Луны, гибнут люди в джунглях Венеры, — но вы не имеете права подвергать опасности нас, опасности, проистекающей из вашего бешеного нрава.
— Да чего вы из мухи-то делаете слона? — презрительно ввернул Маккинон. — Болтаете так, будто я кого-то зарезал, а я всего лишь расквасил нос хаму за то, что он оскорбил меня!
— Я разделяю вашу эстетическую оценку этого индивидуума, — ровно продолжал Судья, — и даже лично испытываю удовольствие от мысли, что вы ему «расквасили» нос, но ваши психометрические тесты показывают, что вы считаете себя вправе давать моральную оценку своим согражданам и полагаете, что можете лично исправлять их ошибки и даже наказывать за них этих граждан. Вы опасная личность, Дэвид Маккинон, вы опасны для нас всех, ибо мы не можем предвидеть, какой вред вы нанесете в следующий раз. С социальной точки зрения ваши иллюзии делают вас таким же безумным, как Мартовский Заяц. Вы отказались от лечения — поэтому мы лишаем себя вашего общества, мы с вами в разводе. Отправляйтесь в Ковентри!
Он обратился к приставу:
— Уведите его.
Маккинон посматривал в лобовой иллюминатор большого транспортного вертолета, испытывая в душе чувство растущего возбуждения. Вот он! Это должен быть он — эта черная полоса там, вдали! Вертолет все еще был далек от нее, но он был уверен, что видит Барьер — таинственную непроницаемую стену, отделяющую Соединенные Штаты от резервации, известной под именем Ковентри. Его стражник оторвался от журнала, который читал, и проследил за направлением взгляда Маккинона.
— А, почти прибыли, — сказал он с удовлетворением. — Ну, теперь уже скоро.
— А по мне, так уж лучше бы еще скорее.
Стражник посмотрел на него с усмешкой, но без особой неприязни:
— Небось свербит от нетерпенья попасть туда, а?
Маккинон задрал подбородок:
— Будь спок, тебе еще не доводилось провожать к Воротам человека, который бы так жаждал переступить их порог.
— Ммм… возможно. Впрочем, все вы говорите одно и то же. Никто ведь не проходит в Ворота иначе, как по собственной воле.
— Да я-то и в самом деле так считаю!
— А все так считают. Хотя многие очень скоро возвращаются обратно.
— Слушай, а ты можешь рассказать мне что-нибудь об условиях там, за стеной?
— Извини, — сказал охранник, покачав головой, — но это никак не касается ни Соединенных Штатов, ни тех, кого они нанимают на работу. Да ты и так все скоро узнаешь.
Маккинон слегка нахмурился.
— И все-таки странно… Я пытался это выяснить и раньше, но не нашел никого, кто хотя бы намекнул, что он знаете, каково там — внутри… А ты говоришь, что кое-кто отсюда уходит обратно… Ведь должен же был хоть кто-то из них проболтаться?
— Ну, это-то просто, — улыбнулся охранник. — Частью их переориентации является подсознательный запрет обсуждать прошлые ошибки.
— Надо же, какая гнусная уловка! А, собственно, по какому праву Правительство умышленно утаивает от меня и подобных мне знания о том, что там происходит?
— Слушай, друг, — ответил охранник, начиная терять терпение, — ты ведь послал нас всех к чертовой матери. Ты заявил, что прекрасно обойдешься без нас всех. Тебе дают уйму территории для существования — чуть ли не самую лучшую землю на всем нашем континенте; тебе разрешают взять с собой все свое имущество или все, что ты сможешь купить за свои деньги. Так какого черта тебе еще нужно?
Лицо Маккинона выразило крайнюю степень удивления.
— А кто мне даст гарантию, что там для меня найдется свободная земля?
— А это уж твоя проблема. Правительство следит только за тем, чтобы количество земли соответствовало численности населения. А уж что касается ее раздела, так это вы — грубые индивидуалисты — должны выяснять между собой. Вы отвергли наш образ жизни, так можно ли ожидать, чтобы наша организация еще и охраняла ваши интересы? — Стражник вернулся к своему чтиву и больше на Маккинона внимания не обращал.
Они сели на крошечном аэродроме, расположенном почти возле черной сплошной стены. Никаких ворот тут не было, но на самом краю аэродромного поля стоял домик охраны. Маккинон был единственным пассажиром. Сопровождавший его стражник отправился к караульне, а Маккинон спустился по лесенке из пассажирской каюты и пошел к грузовому люку. Двое летчиков как раз спускали из люка лесенку. Когда он подошел, один из летчиков глянул на него и сказал:
— О’кей! Вон оно там, твое барахло. Можешь забирать.
