– Только не врать! А то я знаю ваши завистливые души. – Грозно предупредил своих коллег-монархов Ричард, сурово посмотрев на них из под своего вздёрнутого в самые небеса носа.
– Одно могу сказать. Хорош. – Сделал заключение самый высокий монарх из всех известных режиссёру этой своей постановки Селебрити, Пётр. Правда у извечного антагониста режиссёра, автора пьесы, Успешного, на этот счёт было другое мнение, и он, отталкиваясь от основанных на достоверных фактах исторических источников, изначально прописал в своей пьесе другого монарха, Николая первого, который по всем метрическим сведениям, был выше своего предшественника Петра. Но разве возможно в чём-то оспорить режиссёра, да ещё такого новомодного, как Селебрити, у которого в поклонниках ходит весь бомонд. Да никогда. У него на всё есть своё режиссёрское видение.
– Что ты мне тут пургу втуляешь. – Перейдя на более понятный для обычных людей язык, режиссёр в одно мгновение поставил на своё место, ещё сука пытающегося отстаивать своё авторское право, драматурга Успешного, который своей фамилией и тем, что она олицетворяет, всецело обязан режиссёру Селебрити. А начавший хорошо питаться в ресторанах, а не у себя на кухне Успешный, об этом понятно что стал забывать и начал дерзко прекословить своему благодетелю, который вытащил его из дерьма неизвестности.
– И мне плевать, что там пишется в этих энциклопедиях. У меня свой художественный взгляд на высоту человека, а тем более на монарха. И физические достоинства здесь не самое главное. Внутренний рост гораздо весомее, нежели все эти физические совершенства. И Пётр в отличие от Николая, который может быть по физическим параметрам и был выше, тем не менее оказался его выше. Ему хватило своего роста, для того чтобы возвыситься над собой и заглянув за границы своего самодержавия, увидеть просвещённую жизнь. Ты понял? – бесцеремонно ухватив Успешного за ворот его рубахи, зло заявил Селебрити. Но видимо режиссёр слишком сильно перехватил через рубаху горло Успешного, или же он всё же имел лестные предложения от других режиссёров, но так или иначе, а Успешный проявил упрямство и, покраснев лицом, только выкатив из орбит свои глаза, мычал.
Что, конечно, не может удовлетворённо восприняться режиссёром Селебрити, и он со взглядом ненависти, второй рукой начинает накручивать вокруг неё галстук Успешного. Когда же предел галстука обозначен на руке Селебрити, он задаёт последний, контрольный вопрос. – Так что ты решил. Быть успешным драматургом или не быть им, записавшись в публицисты. – Что и говорить, а умеет режиссёр Селебрити найти подход к человеческой душе, а тем более к драматургической – так он, взяв в попутчики Гамлета, с его вечно актуальным вопросом, тем самым убедил Успешного в том, что без драматургии он, даже отпусти Селебрити его галстук, задохнётся.
Но давайте вернёмся к происходящему на этом пятачке театральной площадки.
– Ты уверен? – задался вопросом подозрительный Ричард, зная, что в таком деле, даже самому себе доверять нет особого смысла.
– Да ты хоть кого, да того же Луи спроси. – Пётр ловко перевёл стрелки на побледневшего от такой большой ответственности, Людовика самого последнего. И хотя у Людовика последнего которого знал режиссёр, судьба довольно трагичная, – впрочем, как и у всех монархов, даже если они ушли на покой по собственной воле и в тёплой постели, отчего даже возникает вопрос, а почему так, они что, так отмечены судьбой? – он почему-то не смирился со своей ролью, а так сказать, переживает за себя, и пытается не способствовать, а ставить палки в колёса судьбы.
В общем, ловкий прохиндей, а не монарх, чья богоизбранность должна быть определена самой судьбой, а не хитросплетениями обстоятельств жизни, с её заговорами и интригами, только благодаря которым, ну и по политическим соображениям, уже по соображением некоторых халтурщиков-актёров, и возносятся в такие тронные небеса некоторые монархи. Ну а когда в актёрской голове присутствуют такие провокационные мысли, разве он, играя какого-нибудь монарха, способен передать через свою актёрскую игру монументальную содержательность самодержавия. Конечно, нет! А вот посеять в головах зрителей недоверие к царственному величию, то очень даже может – а потом удивляются тому, откуда появляются все эти революции.
И, наверное, не зря режиссер Селебрити поставил столь самовольно мыслящего актёра на эту роль последнего царственного Людовика, который вполне возможно, а также по замыслу гениального, с жилкой провидца режиссёра (тогда всё не зря), переосмыслил своё я и склонил свою голову перед топором революции, гильотиной.
Но как говорилось выше, то Людовик последний, был больше склонен к увиливанию от ответов, нежели подставлять свою шею для этого, и он, когда его таким образом застали врасплох, то в первую очередь конечно хотел сослаться на то, что его зовёт режиссёр и быстро покинуть это место. Но учитывая то, что сейчас в его противниках значатся столь опасные монархи, высокорослый монарх Пётр и неимоверно быстрый на расправу Ричард, то побег не решит, а только усугубит его положение. И Людовик последний по режиссёрским меркам, проглотив набежавшую слюну, решается на ответ.
– В вашем монаршем случае, зависть с нашей стороны к вашему царственном положению, это есть подчёркивающий факт вашего величия. – Сказал Людовик последний. Что и говорить, а такой ответ Людовика последнего определённо удивил Ричард. И он, внимательно посмотрев на Людовика, ухмыльнувшись, сказал:
– Да ты никак на роль Тартюфа пробуешься? – И понурый взгляд Людовика последнего был ему ответом.
Между тем, и нашим героям тоже захотелось заглянуть за занавес, и цветочница, уловив эти их взгляды желания, берёт инициативу в свои руки и со своей стороны театральных подмостков, подводит их к занавесу. После чего ею слегка приоткрывается занавес, куда вначале заглядывает она сама, а уж после того как она там быстро осмотрелась, то с её стороны поступает предложение Тише. – Присоединяйтесь. – Отодвинувшись от занавеса, пропуская Тишу, сказала цветочница. – Обратите своё внимание на прямо перед вами находящуюся лоджию на втором ярусе. И только смотрите, но не заглядывайтесь. – С усмешкой сказала цветочница.
Когда же Тиша занял своё место на этом наблюдательном посту, то обойдённый цветочницей в плане первенства Глеб, хотел через свой выразительный взгляд на неё, показать ей, что он не слишком доволен такой избирательностью цветочницы, но стоило ему только посмотреть на неё, то он тут же понял насколько он ошибался на её улыбающийся ему счёт. И теперь Глеб глядя на неё, а она ему отвечала тем же, и думать ни о чём другом не хотел и не мог, кроме как улыбаться ей. Правда этот Тиша, как оказывается, слишком поспешен в своих действиях и уже вернулся назад, и готов уступить своё место Глебу у занавеса. Но что там такого не видел для себя Глеб, если здесь есть всё, что для него и для всей его последующей жизни нужно. О чём бы он и сказал, но не сейчас и не здесь («Лучше всего там, в темноте коридоров», – подумал Глеб, замыслив про себя нечто неспокойное), а как только для этого будет подходящий случай.
И Глеб, так уж и быть, меняется местами с Тишей и прежде чем заглянуть за занавес, сурово смотрит на Тишу, затем на слишком улыбчивую цветочницу («Могла бы хоть немного погрустнеть или сделать вид, всё же расстаёмся взглядами», – с замиранием сердца подумал Глеб), после чего вновь, но уже с подозрением на Тишу, слишком много себе позволяющего во взглядах на цветочницу, смотрит на него, и только после этого заглядывает за занавес.
Ну а там вот так сразу и не разберёшься, что происходит, и не поймёшь, что видишь. И только после того как взгляд Глеба, выхватив из общего плана самую отличительную и главное, чтобы она не шевелилась, подробность – огромную, лысую как бильярдный шар голову, какого-то представительного господина, который был настолько монументален в своём спящем положении, что в самый раз подходил в качестве точки отсчёта, своего рода репер, для взглядов Глеба – он мог спокойно начинать осмотр, не боясь, что потеряется. И конечно Глебу в голову тут же пришла, правда непонятно к какой такой кстати, мысль о точке опоры, о которой так мечтал Архимед.
