Постель для Каравайниковой была больше, чем ложе для ночного отдыха. Постель была больше чем награда за дневные труды. Постель была ее отдельным личным миром, где отменены были правильные, полезные, но обезличенные законы окружающей реальности. То были Законы общего пользования, заболтанные до бездушия, безжалостные ко всему, что не вписывается в границы, очерченных ими стереотипов.

Ах, сны! Без них не выжить "не настоящей" женщине. Во снах царили домашние Законы, личные законы Тихой Радости и Высокой Гармонии. Ничто во снах не напоминало о фригидной ее ущербности. Сюда не проникала Грязь половых отношений. Здесь не властвовали мужчины, поголовно помешанные на сексе. Только здесь Полина была сама собой, настоящей.

Но самое главное – Постель была тихой заводью, благодатным метафизическим нерестилищем и колыбелью. Многоцветные сновидения плодились здесь и произрастали без мук и страданий, легко и приятно, не то, что в реальности. Жизнь этих чудных эфемеров была недолгой, от нескольких минут до часа. Но радостью Сновидения были насыщены так богато, что восполняли вечную нехватку радости лучше, чем даже самые любимые праздники наяву. Тот же Новый год и День рождения. Во снах Полина жила своей собственной жизнью и только для себя. Человеческому телу Каравайниковой дано было воображение птицы. И летала Полина ночами, бестелесная, ласточкой над цветущими лугами пока хрустящий шестеренками будильник не прерывал счастливый бреющий полет.

Да и сами сны были не просто непознанными наукой ночными причудами мозга. Сны были для Полины второй, виденческой формой существования. Более желанной, даже более достоверной, чем первая, чем жизнь в реальности. Сны – это единственное, чего человека невозможно лишить. Припрятанные денежки, жену, работу, самое жизнь – все, все можно отнять, а сны – были, есть будут с человеком навечно. Потому что здесь она жила чище, благороднее, здесь легче было чувствовать солидарность с остальными женщинами, чувствовать их своими сестрами. Здесь никто не тыкал ей в глаза, что она "неправильная". По этой же причине жизнь правильных женщин, агрессивно озабоченных вечной погоней за исполнением своих через чур прихотливых желаний, Полине казалась куда менее полной, менее содержательной. Для Полины феерические Сны исполняли самое неисполнимое для "правильных" сестер желание, желание счастья. Чего лишены были "правильные" сестры. А форма, в которой исполнялось счастье, мистическая или реалистическая, для культурного человека – значения не имела.

Вот если бы еще не бессонница. Эта пожирательница снов была местью реальности. Увы, хорошего понемножку.

Полина погасила ночник. Но от дворовых неоновых фонарей в спальне стало еще светлее. Робкий Сон маялся где-то близко, у самого виска. Бессонница и его замордовала. Бедняжка.

Полина посмотрела на стрелки будильника. Этот пижон только с виду казался безучастным. О, пресвятая мать Орина! Будильник был самым ревностным клевретом бессонницы. Он замедлял ход ночного времени. Он как живодер жилы, медлительно вытягивал из сумерек минуты, до невозможности удлиняя их, словно в стрелках было по пуду веса.

Полина перевернулась на спину и стала думать о своей душе. Действительно душенька-голубушка вела себя как привередливая квартирантка. И уйти не могла, и посочувствовать "арендодателю" не хотела. Она была слишком стерильна, чтобы ужиться с человеческой реальностью. Душа кичилась своим виденческим происхождением. Приживалка эта мнила себя посланницей небес и вела себя как брюзгливый ревизор. И чего выделывается. Рожденная человеческим воображением душенька на удивление неблагодарна. Вечно она толкает на идеалистические авантюры, а как настает время расхлебываться, она мигом самоустранится, как будто она тут ни при чем.

Мысли Полины, довольно скоро, от несостоявшегося визита Николая перепорхнули к Фаддей Капитоновичу. Это означало, что Полина стала понемногу проявлять интерес к существованию рядом с нею, женщиной, существом высшего порядка, прямоходящих существ иного пола. Больше того, для своих исследований Каравайникова стала выделять из толпы особей мужеского рода одну конкретную особь. Фаддей Капитоновича, незадачливого заклинателя ее жгучей ненависти.

Какая неожиданность, однако. Каравайникова стала испытывать, пока еще смутную, потребность в препирательствах с экстрасенсом. Он пытался повелевать ее мыслями, и в этом повелевании была какая-то заманчивая магия. Нет, в самом деле, ежели под чужим руководством тебе будет лучше, почему не подчиниться? Зачем тебе свобода и самостоятельность, если с ними тебе плохо?

"Неужели я тоже стала нуждаться в повелителе? – Своенравно вспыхнула Полина. – Вот это номер! Я нуждаюсь в сильном повелителе!? Как всякая нормальная женщина!? Нормально страдающая от трусливой нерешительности, когда нужно принять жесткое решение и приступать к его исполнению? Да не может быть! Кому я нужна со своей покорностью? Смех, да и только".

Оказывается, она совершенно не знает мужчин – "как мужчин". В половом смысле это большое белое пятно на живописной картине бесполой для нее окружающей жизни. К чему бы ни прикасались Мужчины, всему они обязательно придавали ярко выраженный сексуальный колорит. Это же надо! Сами помешаны на сексе и женщин вовлекают в этот вечный круговорот чувств в природе. Навязывают нам эмансипацию, а потом, чуть что, обзывают шлюхами.

А в институте!? Наши самцы и в академической науке проявляют свой похотливый нрав. Уж до чего платоническая, отвлеченная наука лингвистика! Казалось бы, она кого угодно заживо засушит своим педантизмом написания той же безударной гласной в корне слова. Так эти несчастные – нет! Толкует тебе какой-нибудь кандидат наук о происхождении какого-нибудь синонима, а сам так и пасется у тебя в запазухе. А стоит повернуться к нему попой, так сквозь сукно даже чувствуешь, как ползает по твоим ягодицам его блудливый взгляд. Обезьян, а не ученый!

Как это отвратительно! Словно для другого женщина не годится. Будь ты хоть семи пядей во лбу, говори ты хоть самые гениальные речи, а твой оппонент даже на ученом совете все равно думает об одном, темпераментна или холодна ты в постели. И совсем нелепо чувствуешь себя, когда понимаешь умом, что чем талантливее мужик, тем он сексапильнее.

Собственный опыт у фригидной девственницы, понятно, не великий, но, как рассказывают нормальные женщины, ну, не могут мужчины иначе. Эти рабы собственной чувственности, даже к выдающейся Красоте материальных вещей относятся потребительски, без священного трепета в сердце.

О! Стоит, стоит понаблюдать за мужчинами на выставках, да в том же в Цветаевском музее. Взять хотя бы египетскую мумию в золотых украшениях. В глазах у зрителя-мужчины, считающего себя ценителем, появляется противная влага. Умора, у него учащается дыхание! Вот тут его сердце трепещет. Мумия сохраняет женскую магию и подчиняет себе страсти мужика даже через тысячу лет. Бедолажка потеет, как будто он объясняется в любви не красоте художественных ценностей, а спеленатой мумии! Безумец, он требует ответного чувства.

А если перед мужиком молодая, красивая женщина – "завал", да и только. Ну не могут особи сильного пола относиться к женщине бескорыстно, как к прекрасному явлению природы, созданному Всевышним для украшения жизни. Им не понять, что это слишком редкое явление. Где там! Им все нужно полапать… Попробуй, объясни им, что женщина символ, светоч Земной Красоты! Да, да! Светоч! И дарован он Небесами для созерцания гармонии выпуклостей и впадин изящной женской фигуры, для платонического любования Земной Красотой.

Увы, если уж не дано свыше, то не дано. Мужчина Даже Светочу Красоты придает эротический смысл. Ему бы только переспать с красивой женщиной, только бы сделать ее своей наложницей. Ах, какие они эгоисты! Какая эстетическая убогость! Словно, женщина не человек, а бесчувственная машина сладострастия.