Была у нас сейчас попытка дать оценку Октябрьской революции в первую очередь как насильственного неправового захвата законной власти. Конечно, суть революций вовсе не в насильственном захвате власти. Да и вопрос о власти – это «вопрос» только политической революции. А к ней вся революция в обществе не сводится. Социальные революции – это переход от одного общества к другому, процесс рождения, появления нового общества и умирания старого.
«Неудавшийся социальный эксперимент» – так часто называют Октябрьскую революцию и советское общество, правда, используя такое понимание не как границы содержательного анализа этого процесса и истории, а прежде всего как оценочный образ. Но даже в этом образе можно было бы отметить и специально проанализировать негативное содержание этого «эксперимента» и причины, по которым весь XX в. прошел в мире под его влиянием, в том числе и за границами его осуществления. И сегодня это еще не законченная история. Вспоминаем Китай и другие страны, использующие в той или иной степени этот социально-экономический, политический, идейный и духовный проект и его результаты.
Конечно, есть еще один важный момент в понимании процесса формирования и развития советского общества, фиксируемый словом «эксперимент». Это то, что новое общество появилось не естественно-исторически, как было до этого. Новое советское общество формировалось на основе определенных представлений – учения, как называли это мировоззрение: понимания общественного развития, настоящего и будущего общества, направления развития общественной истории, главного в развитии, главного в человеке и для человека. Новое общество не появлялось, а создавалось как результат понимания и действия определенных политических сил.
В национальной культуре Октябрьская революция стала синонимом отношения к прогрессу и регрессу, объединению человечества и к проблеме безгосударственного будущего нового века.
В культуре сегодня сосуществуют формы выражения двух основных направлений развития нашего мира – прогресса и регресса. Культурой регресса, архаизации, ее образом-мечтой является фэнтезизация нашего мира, его ценностей, надежд и стремлений, дегуманизация и «ужасизация» инопланетных цивилизаций как синоним безусловного Зла проекта прогрессивного будущего. Культурой же прогресса остаются гуманистическая и социальная фантастика, мировые религии, классическая культура и ее ценности.
В общественном мнении формой архаизации исторического сознания выступает идеализация дореволюционной России, превращение страны на начальном этапе социальной революции перехода к индустриальному обществу в идеал, камертон и образ нашего будущего развития. Таким образом, сознательные образы будущего не обсуждаются, но формируется в культуре подсознательный образ будущего как доиндустриального прошлого, т.е. исторический вариант фэнтези может стать культурным ориентиром нашего настоящего. Было ли так уже в истории? Было. Например, когда на смену объединениям людей в племенах и союзах племен стали приходить государства, превращающие племенное прошлое в светлый образ настоящих человеческих и родственных отношений.
Еще раз обращу внимание, что для современной России – страны, переживавшей в конце XX в. эпоху социальной революции перехода к постиндустриальному обществу, где деятельность по внешнему принуждению, пусть экономическому, работа, начинает вытесняться деятельностью, основанной на самоосуществлении, творчестве, на игре, – образы будущего рисуют для такой страны в историческом пространстве только формировавшегося индустриального мира дореволюционной России. Если совсем просто сказать, то образы прогресса заменяются на образы регресса, на исторические фэнтези, регрессивной культурной революции. Предпринимается попытка заменить национальную идею будущего на мифологию прошедшего, проект – на былину.
Революции в обществе и их понимание у нас в науке часто перенимаются из публицистики, из общественных стереотипов, снимая научные проблемы консенсусом обыденного понимания и отношения.
Конечно, есть ряд проблем в гносеологии, которые заложены стереотипами советского вульгарного диамата. Например, так называемые антагонистические противоречия. Диамата уже нет, а их употребляют, при этом как бы посмеиваясь над этими утверждениями, которые использовались в советском обществоведении и историческом познании, но были далеки как от самого классического марксизма, так и от реальности.
Чтобы продемонстрировать, о чем я говорю, напомню, что у нас было (и часто сохраняется) понятие «антагонистические противоречия», которое характеризовало наличие непримиримых противоречий классов в обществе, различие между так называемыми эксплуатирующими и эксплуатируемыми классами.
Напомню, что при анализе различных систем выделяются элементы (противоположности), из которых состоит система, и связи (противоречия) между элементами этой системы. Обращу ваше внимание также на то, что элементы и связи – это не одно и то же. Также обращу внимание на то, что в оригинале марксистских произведений, откуда был сделан перевод «антагонизмов», речь идет не о противоречиях и отношениях, а именно об элементах системы и о том, что они не совпадают. Важно ли это? Может быть, и не очень, но это важно для того, чтобы понимать некоторые прошлые тексты, некоторые придуманные тезисы нашего прошлого и причины, по которым они были придуманы.
Казалось бы, формальная и почти схоластическая проблема. Да какая разница? А тем более сегодня? Но за этой «схоластической» проблемой стоит проблема анализа сущности советского общества и тех причин, которые в конце концов заставили советскую элиту попробовать выбрать другие социальные идеалы и ценности.
Выделение двух типов противоречий – антагонистических и неантагонистических – было своеобразной схоластической формой снятия анализа реального строения советского общества, его социальных и политических проблем. Это попытка уйти от анализа сущности советского общества, от его понимания.
Когда-то в 1919 г. в работе «Великий почин» В.И. Ленин выделил существенные признаки общественных классов, которые и сегодня сохраняют значение при анализе социальных систем:
«Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Классы, это такие группы людей, из которых одна может себе присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства.
Ясно, что для полного уничтожения классов надо не только свергнуть эксплуататоров, помещиков и капиталистов, не только отменить их собственность, надо отменить еще и всякую частную собственность на средства производства, надо уничтожить как различие между городом и деревней, так и различие между людьми физического и людьми умственного труда (здесь и далее выделено мной. – А.А.)»25.
Важным в этом определении классов, которые являются господствующими в обществе, является всем известный признак – «отношение (большей частью закрепленное и оформленное в законах) к средствам производства». Но есть и еще один существенный признак, который выявился уже в зрелых формах советского общества – «роль в общественной организации труда», т.е. превращение главной роли в государственном, общественном, экономическом управлении в профессиональную деятельность выделяло их в новый господствующий класс – бюрократию.
Понимание социального строения советского общества важно для понимания исторического места этого общества, причин его успехов и неудач, достижений и проблем, ограничений в развитии и открытых для него исторических возможностей, причин перехода бюрократии на позиции регрессивной социальной революции во второй половине 1980-х – начале 1990-х гг., отказа от идеологии прогресса.