– Да, вынуждена согласиться, – кивнула я. – Сама машину вожу, такие кадры иногда встречаются, диву даешься. Вот и возникает закономерный вопрос: то ли у нас на дорогах сплошные суицидники, то ли любители острых ощущений, то ли граждане с отставанием в умственном развитии.
Аня спросила о моей травме, но я туманно ответила, что ничего не помню – попала в больницу с сотрясением мозга и травмой руки. Про то, что некто покушался на мою жизнь, рассказывать не стала. Мало ли что подумает девушка – еще решит, что я причастна к каким-то криминальным делам. Нет уж, меньше знает – крепче спит, к тому же я сама толком не могла сказать, что произошло на самом деле.
До обеда мы в основном разговаривали – Аня рассказала, что она скоро выписывается, обещают на днях снять повязки, и, если состояние здоровья девушки позволит, можно будет долечиваться дома.
– Хорошо бы и Андрея поскорее выписали! – протянула моя новая знакомая. – А то ведь как-то несправедливо получилось – я почти выздоровела, а его и в общую палату не перевели… Хотя ни он, ни я в аварии не виноваты, все тот ненормальный за рулем иномарки! Могу поспорить, что он ни царапины не получил, жив себе и здоров. Всегда выходит, что страдают невиновные люди…
От Ани же я узнала, что в клинику, где мы с ней находимся, попадают в основном жертвы автокатастроф, несчастных случаев и неудачных суицидальных попыток. В основном все начинают с реанимации, потом переходят в обычную палату, где проходят перевязки, получают необходимые медикаменты и ходят на сеансы массажа и лечебной физкультуры. Те, у кого психические проблемы, посещают сеансы психотерапии – в основном данная процедура касается суицидников и тех, кто получил травмы головы.
– Массаж – это здорово! – заверила меня Аня. – Мне каждый день полагается ходить на массаж спины, чтобы позвонки на место поставить. Представляешь, в какой-то мере мне повезло, что я попала в автокатастрофу. У меня же с детства искривление позвоночника, а массаж – удовольствие дорогое. Зато тут я могу его посещать бесплатно, вдобавок ко всему мне лечат весь мой позвоночник целиком. ЛФК, то есть лечебная физкультура, тоже забавная вещь. Совсем не сложная, простые упражнения и все. Да, еще сеансы психотерапии есть, правда, не скажу, что они мне тоже понравились. Со мной как-то соседка лежала, Рита Ивановская. Она суицидница, пыталась себе перерезать горло, у нее такой жуткий шрам остался! Прямо через всю шею, уродливая такая полоса, я как-то видела, когда перевязку ждала. Причем разговаривать с ней невозможно было – она все время молчала, на вопросы не отвечала. А потом ей сказали, что днем будет сеанс у психолога. Она почему-то так перепугалась, расплакалась… В палате других пациенток и медсестер не было, я ее стала успокаивать. Она только тогда и разговорилась – призналась, что у нее сплошные проблемы с детства: депрессии, тревожность, какие-то жуткие мысли, страхи… В один из таких «приступов безысходности», как она его назвала, она и попыталась покончить с собой. Ни родители, ни ее молодой человек ее не понимают, считают ненормальной. А психологов она боится, потому что придется о себе рассказывать, а она не хочет, чтобы все ее страхи выплывали на поверхность. Она упрашивала меня сходить вместе с ней на сеанс психотерапии, чтобы ей не так жутко было. Я и согласилась – ведь туда можно и просто так прийти, без всяких психологических проблем. Я и пошла. В принципе ничего такого сверхъестественного – сначала мы тесты заполняли, все в основном про свое душевное состояние и подверженность депрессии. Потом нас на память проверяли, на внимание, а после психолог – мужчина в очках – попросил нас рассказать, что нас тревожит, вообще что-нибудь о себе сказать. Чем-то напоминает сеанс психотерапии в западных фильмах – этакий врач говорит: «А теперь каждый назовите свое имя и скажите, что вы видели сегодня ночью во сне». Не такой абсурд, конечно, но нечто подобное. Рита зря волновалась – никто к ней в душу не лез, врач тот ничего не просил ее про себя рассказывать, чего она не хочет. Потом он дал нам цветные карандаши и велел нарисовать свой самый большой страх, а рядом – то, как мы себе представляем счастье. Я что-то начеркала – так, для отмазки, Рита тоже нарисовала черный круг, а картинку со счастьем не стала делать. Потом еще какие-то дурацкие задания были, а после нас психолог отпустил. Собрал картинки, но не сказал, какие результаты тестов и наших рисунков. Не знаю, конечно, но, по-моему, не сеанс психотерапии, а бред какой-то.
– И что, результаты так и не сказали? – удивилась я.
Аня отрицательно покачала головой.
– Нет, вообще ничего не говорили! Я этого психолога хоть и видела в больнице, мне непонятно, когда он свои сеансы проводит. Все ходит с какими-то бланками, бумажками… Может, индивидуально с кем-то из пациентов работает. Но Риту он больше не вызывал. Да она, впрочем, скоро выписалась – рана-то вроде зарубцевалась, а здесь не психиатрическая лечебница. Надеюсь, с ней все нормально будет. Уж не знаю, куда ее родители смотрят и парень, но могли бы хоть психотерапевта нормального найти…
Наш разговор был прерван появлением Розы Андреевны, которая сказала, что пора спускаться в столовую на обед. Аня кивнула и встала с кровати. Двигалась она довольно легко и проворно, и если бы не перебинтованная рука и тело, я бы не сказала, что она нездорова. Напротив, девушка казалась жизнерадостной и энергичной, чего я не могла сказать о себе. Мне ведь приходилось следить за собой – шагать так же уверенно, не допуская мысли, что внезапно может закружиться голова. От Ани я не отставала, однако между нашими движениями была разница: если Аня естественным образом спокойно преодолевала расстояние от палаты до лестницы и вниз к столовой, то мне приходилось каждое свое движение контролировать, и себе самой я напоминала сороконожку, которая внезапно задалась мыслью: а как же она передвигается.
Столовая находилась внизу – требовалось спуститься на один лестничный пролет и пройти немного вперед, после чего следовало зайти в открытую дверь. Если стены палат и коридоров были выкрашены в бледно-голубой больничный цвет, то интерьер столовой ничем не напоминал о том, что находится данное помещение в здании клиники. Наоборот, чем-то большая комната со столами и стульями походила на городское кафе или студенческую столовую. Стены здесь были приятного желтовато-персикового цвета, подносы – красными, стулья и столы – белыми. Не хватало разве что кофемашины и стойки с пирожными и тортами, а также прилавка с сэндвичами и пиццей. Понятное дело, «вредной» еды тут не было. И выбирать особо не приходилось – всем наливали в глубокие тарелки светло-желтый суп, наверно, рассольник, а на второе полагалась рисовая каша с куриными котлетами на пару. Из напитков – компот из сухофруктов. Разместившись за одним столиком, мы с Аней поставили на поднос наши тарелки и принялись за еду. Моя соседка уплетала суп с большим удовольствием, как будто ничего вкуснее в жизни не ела. Наверно, привыкла к тому, что в больнице соль не употребляли, и вообще, следовало забыть о соусах, кетчупах и прочих дополнениях к обеду. Я последовала Аниному примеру и тоже принялась за свой паек. Кроме нас, в столовой было не слишком много народу: несколько женщин и мужчин разного возраста, все либо с перевязанными конечностями, либо в гипсе или на костылях. Однако передвигались пациенты самостоятельно, хоть и с разной скоростью. Судя по всему, в столовую спускались больные, состояние которых стабилизировалось, то есть те, которые готовятся к выписке.
– Все-таки в рис можно было бы соли положить, – критически заметила я, пробуя на вкус второе блюдо.
Аня пожала плечами.
– Ты на диете, что ли, ни разу не сидела? – хмыкнула она. – Во всех почти полагается есть гречку или рис без соли. Сначала гадость гадостью, а потом ничего, привыкаешь.
– Вот еще! – фыркнула я. – Я этими глупостями как-то не занимаюсь. От пиццы сейчас бы не отказалась…
– Размечталась! – засмеялась девушка. – Там же полно всего, что нельзя есть больным! Мало того, что мучное, так еще и всякая колбаса, сыр, еще бог знает что… Если подумать, в пицце ни одного нормального полезного продукта!
