— Я не хватаюсь.

— Говно, — повторил Готтфрид.

Он подождал ещё. Потом плюнул и заковылял обратно, похожий на сломанный циркуль. Что-то происходило со светом. Сгущение было синим и резким, и линии, что пролегли по щекам Франца, совершенно извратили реальность. Другая физика. Внезапно Хаген всё понял, но крик зазвенел внутри шлема, и он упал на сиденье, ослабев и отупев от ужаса. Кончено.

— Маленький братец, — шепнул динамик. — Не передумал?

Хаген промолчал. Заднее сиденье двухместного болида располагалось так, что спина блестящего насекомого дыбилась прямо перед глазами. Это будет дрифт века. Зубы заломило так, что он с трудом удержался, чтобы не выкрикнуть, прикусил язык и показал большой палец — «поехали»! Хриплый смех. Каркас вздрогнул и под стопами загудело, задребезжало, словно где-то раскручивался пропеллер.

— Я о тебе позабочусь.

Потрясающая панорама, но кто будет смотреть? Веки захлопнулись со щелчком, девушка с рекламы «Фолькслид» взметнула юбку, в ворохе шелка, шерсти и кружев мелькнуло жёлтое устье нарцисса, белые лепестки…

— Счастливого пути, — каркнул Готтфрид. — Говно. Бон вояж, друг. Счастливого вам пути!

***

Весна скрылась быстро, как и золотая горизонталь.

Пройдя через все оттенки пламени, она погасла и тотчас же пасмурный смерч надвинулся на долину, и повалил такой снег, что пришлось связаться с базой и вызвать автобус. Наконец, он подъехал.

Франц залез в салон и лёг на задние кресла, уткнувшись лицом в поролон. Хаген сгрузил щитки и шлемы, сумку и, подумав, сел рядом с Нотбеком. На приборной панели лежали ключи и мятные леденцы в прозрачной обертке.

— Что с ним?

— Устал, — сказал Хаген. — Показал высший класс. Он действительно чемпион.

— Да.

Пальцы протарабанили «сбор», а потом улеглись. Автобус тронулся осторожно, огибая заносы, желтые и красные павильоны остались за кадром. Постепенно они истаяли. Хаген включил радио. Передавали обычный шум со скудной примесью новостей. Новостная колонка кончилась, приятный голос диктора произнес: «А сейчас Илона Цолльнер исполнит по заказам наших славных подруг марш женского батальона: «Когда мы встретимся вновь…»

У заправки на тракте нахохлилась какая-то закутанная в плащ фигура.

Нотбек сбросил скорость.

В открытую дверь пахнуло холодом, вьюжно закрутились снежинки. Громыхнули подошвы — голосующий влез в салон, и сквозь пар от дыхания пророкотал:

— Где?

— Я виноват, — сипло шепнул Хаген.

Пощёчина чмокнула, и он повалился как куль с зерном.

— Пр-равые руки. Обезьянья порода. В-вы…

Размашистым шагом гость прошёл вглубь салона, где что-то взвизгнуло — и упало. Нотбек дал по газам, и вьюга ринулась вверх, как выпущенная из пулемёта. Может быть, так танцевали нейроны от сотрясения. Хаген забрался на коврик из овечьей шерсти и сел, держась за правый глаз, чудный, бархатный голос Илоны Цолльнер пел о звёздах и о луне, сочный звук ударов сменился безмолвием, красным безмолвием, в котором распускались цветы. «Домой» — приказал человек. Голова Франца безвольно моталась у него на коленях.

— Простите меня, — попросил Хаген.

Нотбек политично убавил громкость. В череде путевых столбов проскакивали дома, и заборы, и глиняные крыши — прилепленные друг к другу как шляпки грибов, и кровли складских построек, водонапорный колокол, свечка камвольного комбината, а потом опять — заборы, крыши, тюремные замки… «Никогда», — глухо сказал лежащий. Кальт вздохнул и отвернулся, щёки его ввалились и приняли землистый оттенок, а шрам совсем побелел.

Р-рация, р-резидентура…

— Пауль, вам нужны чернорабочие?

— Рабочие — да, — серьёзно кивнул Нотбек. — Но от чемпионов — увольте. Своих достаточно.

— А я — чемпион?

— Можно подумать, вы сомневаетесь?

Автобус свернул на Юденгассе и покатил в узоры плотной эмали, сбивчивых сумерек, в кварталы, не обозначенные ни красным, ни чёрным и не внесённые ни в одну из существующих книг. «Я останусь. Но это ни к чему не обязывает». Сумка путалась под ногами, Хаген запнул её в угол. Расшалившись, он сбросил с плеч всё, что мешало — щитки, снаряжение, и ту женщину в клумпах, и совесть, и ложную память, а в довершение всего — и самую голову.

Наконец-то стало легко!

Созвездия светофоров размечали движение, пока триумфальная колесница пересекала широкую Ойгенвеге, названную в честь какого-то принца. По обмерзшему тротуару ходили люди. Наверняка, у каждого в кармане был револьвер. Р-револьвер. Отняв ладонь от щеки, он снова полез в карман — необходимо было проверить:

Пустота…

— Каждый, — веско сказал возница. Огонек его трубки поставил точку; искры полетели на коврик, и облако вонючего дыма застлало глаза, мешая разобрать окончание: — Все мы здесь чемпионы. Хр-р… уж будьте уверены. Бедный мой голубь! Хрм-пф-ф… Все. Абсолютно каждый из нас!