Но опоздал.

Тоте обвила его шею руками и поцеловала.

Комментарий к Гипсовый наследник

*Колыбельная «Schlaf, Kindlein, schlaf». (полный текст - http://www.liveinternet.ru/users/ninelnew/post224464105)

** На самом деле руна Опфер - символ самопожертвования, что в ситуации Франца - одно и то же.

*** Хайльсцайхен (Хаайльзейхен) - руна успеха и удачи, изображалась на эсэсовском кольце с мертвой головой.

****Хагалл - у нацистов символизировала несгибаемую веру в правоту официального мировоззрения. А ещё это руна уничтожения и божественного наказания. Ага.

******Eisen -железный. Франц пытается пошутить.

А это не колыбельная. Просто песня группы “Крематорий”:

Брунхильда https://music.yandex.ru/album/3753432/track/30998361

========== Джокер ==========

Зрительный зал пустовал по одной простой причине: все зрители толпились в фойе.

С днём рождения, Юрген-Йорген!

Разноликая Группа обступила его со всех сторон, стиснула и отхлынула, только когда он взорвался, шипя и плюясь огнём. А потом, дождавшись, когда он мало-мальски придёт в себя, сомкнулась опять. Очень тесно. Кто-то набросил на него халат лаборанта. Весь в пятнах, мятый; от колючей синтетики нестерпимо разило чужим потом, реактивами, а возможно, и спермой, и всё же это было лучше, чем сверкать исподним на глазах у подчинённых.

— Пустите меня! — попросил Хаген.

— Не кусайся, дружок, — блестя зубами, проговорил смуглый человек, смахивающий на лопоухого пирата. Не хватало только косынки и попугая. Хаген забыл, как звали этого человека, но кое-что помнил твёрдо. Вызубрил как дважды два.

— Я тебе не дружок! Дружка поищи в «Кляйст-казино», чёртов клоун! Вы все… все вы…

Голова закружилась, и он съехал вниз по стенке так легко, будто её смазали салом.

— Виноват, мастер.

Его подхватили и сориентировали вертикально, продолжая удерживать на весу, крепкие ребята с обветренными лицами и руками, шершавыми как тёрка. «Оловянные солдатики, — вспомнил он. — Карандаши. А!» — и тут внезапно в тёмной комнате зажглась яркая библиотечная лампа и развернулась картотека с личными делами, выписками, результатами проб, замелькали имена, новые и старые — Хайнрих, Уго, Густав, Мюкке, Ридель…

— Отпустите меня, — приказал он уже спокойнее, и на сей раз, услышав металл в его голосе, Группа повиновалась.

«Наследник, — подумал он, озирая их всех, ставших вдруг послушными, как и подобает инструменту, почтительными без заискивания. — Я — наследник. Правая рука. Доктор Зима произвёл ампутацию и отсёк лишнее, оставив необходимое и достаточное».

Правда, в процессе немного увлёкся. Как всегда.

К горлу подступило, но он справился. «Съето — как спето, — говаривал Мориц, гукая филином и похлопывая по тощему животу. — Что на выход, что на вход — охренительно идёт». Хаген попробовал шагнуть. Сразу несколько человек протянули руки, но он сухо сказал: «Я в порядке» и зашаркал вперёд, придерживая щепотью расходящиеся полы халата.

Шлёпая задубевшими босыми ступнями, он продвигался по лабиринтам бесконечной спиральной головоломки «Моргенштерн», с иррациональным удовлетворением отмечая свершившиеся за ночь перемены. Куда подевались медсёстры-хохотушки с кудерьками льняных волос? Ха! Распахнутые настежь двери вдруг обзавелись кодовыми замками, а окна — решётками, стены ощетинились дулами, соплами, иглами смертоносных лазерных указок. Сердце лаборатории охраняли хитроглазые люди в удобной серебристой одежде, каждый — надёжно заклеймён и проклёпан гвоздями как сапожная подошва, каждый — с козырем в рукаве. «Хальт! — говорили они, а потом: — Проходите, группенлейтер. Приятного вечера!»

Спрашивается — откуда они знали?

«Браслет, дурила!»

И верно, на панели индикации светилась зелёная птичья лапка, означающая редкий статус, отсутствующий в реестре, но известный каждому оловянному солдатику. И не только. Черные гвардейцы лидера цокали коваными каблуками при его приближении и вытягивались столбом, когда в их кевларовых жилетах отражалась его блуждающая тень. Он мог подойти вплотную к этим усердным киборгам. Скорчить гримасу, показать язык, обернуться задом и показать кое-что ещё. («Шоколадный арш-марш в большое никуда…» — «Да заткнись ты уже, ради Бога!») Теперь он мог позволить себе выкидывать фортеля, потому что он…

Наследник. Джокер. Универсальная карта.

— Мастер Хаген!

К нему направлялись с двух сторон.

«Да я просто нарасхват, — подумал он, величаво запахиваясь в халат жестом короля городских сумасшедших. — Змеи, пауки и скорпионы. Скажите мне, чего я не знаю. Объясните мне мою полезность. Когда кот уходит из дому, мыши танцуют на столе. Так откройте же рот, плохие актёры, и — как в бочку, торжественно, бу-бу-бу: вас вызывает…»

— Вас вызывает Лидер, — объявил первый. — Хайль Лидер!

Он был оскорблён неуставными лохмотьями адресата до глубины души, хоть и старался этого не показать.

— Ага, — кивнул Хаген. — Так. Хайль. А вы…

На конференц-линии…

— На конференц-линии райхслейтер Улле, — пробубнил второй.

Оба насупились, когда Хаген рассмеялся. Затряс лопатками, прыснул в ладошку, как нашкодивший школьник, и закончил тем, что плюхнулся прямо на пол, раскачиваясь и всхлипывая, утопив в ладонях влажное, утекающее сквозь пальцы лицо. Посланцы, наморщив лбы, смотрели на него. Они были похожи друг на друга как детали, сошедшие с одного конвейера — грубо скроенные, важные, с мелким незаметным брачком, заусенцем, стружкой в мягком месте. Но умора заключалась совсем не в этом.

А в том, что они показывали в разные стороны.

***

— Ну что, мой бравый норд, вас отпустило? — участливо осведомился Алоиз Райс.

— Простите, — глухо сказал Хаген. — Сам не знаю, что на меня нашло.

Он сидел, положив ладони на колени, умытый, застёгнутый на все пуговицы, перетянутый ремнями, и чувствовал себя восковой фигурой в партийном музее Дома народов. Экспозиция под названием «Лидер и дети нации». Одно хорошо — восковым фигурам стыд не ведом.

В переговорной было темно. Полупроявленная цифровая оболочка собеседника слабо фосфоресцировала, окружённая серой дымкой, и за окном в просвете жалюзи виднелась та же серая хмарь, слегка разлохмаченная в направлении долевой нити. Тинк-тонк. Дождевые капли барабанили по стеклу, и если закрыть глаза то можно было представить себя дома.

В Пасифике?

Нет, просто дома. В Коричневой комнате, уютной медвежьей берлоге, с электрокамином и волшебной полкой, заставленной всяческими диковинами. Наследство. Он сидел смирно, опустив долу отяжелевшие глаза, слушая вкрадчивый голос Райса, нашёптывающий опасные вещи.

— Такая жалость! Я до последнего надеялся, что ситуацию можно взять под контроль, но в свете последних событий…

Событий? Ах, да. Тинк-тонк. Тинк-тонк…

Привязчивая мелодия.

О, мой бедный норд, сказал лидер, что вы знаете о необходимости? Вы думаете, маленькое государство — крошечные проблемы? Вовсе нет! Поднесите к уху морскую раковину. Многие знания — многие печали. Ткань реальности здесь так тонка, что даже последний деградант, да что там, мутант-анацефал знает, когда нужно зажмурить глаза и притвориться камнем, — и лишь безумец в своём безумном любопытстве расширяет прорехи, умножая скорбь. Доктор говорил вам про эволюцию систем, про точки бифуркации? Забудьте. Он сам критическая ошибка, наш милый доктор. Райх не нуждается в эволюции, здесь невозможна эволюция, как невозможен управляемый распад ядра, как невозможно соблюдение принципов аэродинамики, как невозможно… ну, вы знаете. Но разве не мудро? Коль уж живёшь в стеклянном доме — следи за локтями. Знаете, Хаген, ведь мы повенчаны с фрау Инерцией. Вот видите, я тоже философ. Философ поневоле, пришлось им стать, когда мы опрометчиво поставили на огонь этот неистовый горшочек каши, а он принялся варить, варить и варить…