Ах-ха! Территория не поспевала. У-лю-лю! Хаген закричал, увидев рогатки второго периметра. К ним уже бежали — врассыпную и группами: пятнистые патрульные, и зелёные научники, и чёрные солдаты лидера, Улле, Рупрехта, чёрта рогатого, да кто их там разберёт!..

— Не стреляйте! — сорванным голосом выкрикнул Кальт.

Самый ближний чёрный солдат вскинул пневматик-инъектор. Доктор Зима запнулся, обнял воздух и покатился, извиваясь. Хаген извернулся и увидел его совершенно белое лицо, взглянул вперёд и наткнулся на озверелый, ненавидящий взгляд сквозь бликующее стекло каски. Чёрный солдат размахнулся прикладом… и отлетел сам, а кто-то другой, потный, огромный стиснул Хагена в объятьях и поволок, дыша бензиновым выхлопом ему в лицо.

«Неси его!» — проревели над ухом. «Кого — его?» — удивился Хаген, но его уже перевернули и куда-то потащили. Носилки трясло. «Да идите вы к чёрту!» — он вскинулся и получил затрещину. Санитар обернулся к нему и осклабился, показывая щербину на месте отсутствующего зуба. Это был малыш Уго, самый могучий из найденных Хагеном карандашей.

Вокруг творилась невнятица. Гортанные крики перемежались выстрелами, кто-то кого бил, а над всем этим ухала зенитная батарея, и темнеющее вечернее небо озарялось зеленоватой икотой. Хаген увидел, как пятнистый солдат дал чёрному в зубы, но был застрелен в спину. Тени метались, окликая друг друга, отдавали приказы, бранились, издавали истошные вопли; а над вилками антенн уже всходила маленькая круглая луна, вселяющая не ужас, а печаль, одну лишь печаль.

— У меня есть письмо, — сказал Хаген.

— Я знаю, — ответила Луна.

Кап. Её ледяная слезинка угодила прямо в уголок глаза. Со стороны, наверное, казалось, что плачет он сам, группенлейтер Юрген Хаген. Фикция и фикция.

Носилки втолкнули в фургон. Там было темно и сыро. Щелчок. Жёлтый свет фонаря проявил тень тени — славное недоброе лицо с острым носом, подвижным как магнитная стрелка, и большими хрящеватыми ушами, развёрнутыми как локаторы.

— Привет, — шепнул Хаген, — у меня есть…

Он запнулся. Ай-ай, сказала Луна, а и трепло же ты, группенлейтер!

— Ничего у меня нет. Совсем ничего.

Невидимая в темноте рука приложила к его губам флягу. Вода пахла очень хорошо. Просто замечательно. Он пил и пил до тех пор, пока вода не заструилась по щекам.

— Ну вы и нашумели, — сказал Хайнрих. — Даже и не знаю, что теперь будет!

Комментарий к «Макс и Мориц»

В тексте использованы цитаты из:

Busch W. Max und Moritz:- Eine Bubengeschichte in sieben Streichen. Переводчик: К.Н. Льдов. Взято отсюда: http://az.lib.ru/b/bush_w/text_1865_max_und_moritz.shtml

Песню в честь Морица можно послушать тут, прямо над переводом:

Tanz mit dem Feuer https://de.lyrsense.com/unheilig/tanz_mit_dem_feuer

========== Гипсовый наследник ==========

Спи, дитя, засыпай, отец собирает овечек,

Мама трясёт деревце,

С которого падает сон…

Он просыпался каждые полчаса и видел рубиновые звёзды, отражённые в плоскости стакана. Жалобно дзинькала дверца стеклянного шкафа. Тени бродили по потолку, бесшумно, тошно, их вытянутые пальцы складывались клеткой, плюсом, знаком «зиг», знаком «тир». В коридоре звучали голоса, спорили — не разобрать, о чём, а пыльный воздух был пронизан багровой тревогой и ожиданием.

Великая сушь. Хаген томился, то сбрасывая, то натягивая на себя тонкое шерстяное одеяло. Где-то совсем близко — рукой подать — трещала, взрёвывала, плевалась снегом и огнём взбудораженная Территория. Он слышал грохот взрывов и отрывистое тявканье автоматной очереди. Чем закончилось противостояние? Неизвестно. Он был заперт в лазаретном боксе, а снаружи у дверей стучала сапогами охрана, и дежурные медсёстры напоминали каменных истуканов, неласковых, хоть и достаточно профессиональных.

«Хватит, поплясали!», — сказал Кальт. Однако, судя по звукам, пляски продолжались. «Гражданская война, — размышлял Хаген в полудрёме, ворочаясь с боку на бок, сбивая душное, отсыревшее от пота бельё. — Я чуть было не развязал гражданскую войну. Теперь — всё зависит от него. Если он выжил…»

По крайней мере, по прибытии в «Моргенштерн» Кальт был жив и даже пришёл в сознание, своевременно вмешавшись и предотвратив вооружённую потасовку. Беспрекословно позволил надеть на себя монитор-браслет, но наотрез отказался следовать в медицинское крыло, занятое терапистами Улле. В выражениях он не стеснялся. Нарушенная дикция превращала каждое слово в экзотическое ругательство, марсианский эквивалент понятий «болваны» и «тупицы».

Кальт отправил вслед за носилками эскорт, и когда Хаген попытался подняться, сопровождающий предупредительно стиснул плечо, заставляя лечь обратно.

— Ты уже достаточно накуролесил сегодня, дружок, — мягко сказал Хайнрих.

«Дружок». О нём заботились.

И, кажется, собирались позаботиться ещё теплее.

Но я сберёг письмо.

Да, ему удалось вынуть и спрятать письмо, пусть и не очень изысканно, не слишком хитроумно: скатав его в комок, обернув нашедшимся в кармане куском полиэтиленовой плёнки и сунув в тайник за плиткой позади унитазного бачка. Эту захоронку оборудовал Мориц — и тут же, по своему обыкновению, разболтал всем и каждому, как и о добром десятке таких же тайников, размещённых в душевых кабинах, уборных, подсобках, противопожарных щитах и трансформаторах, вентиляционных люках. Оставалась надежда, что Хайнриху или кому-то другому не придёт в голову проверять их все. Хотя бы в ближайшее время.

Время… Он был отрезанным ломтем. Жизнь текла за порогом, а он пребывал на скамейке запасных в мучительном предчувствии своего часа.

Почему-то он был уверен, что его вызовут в пять-сорок пять. «Они приходят на рассвете». Кто это сказал? Штумме? Марта? Но «они» явились гораздо позже, лишь в три пополудни, когда он метался в жару, разговаривая с Ленцем, с луной и с Инженером, поразительно похожим на отливку из эпоксидной смолы, гладким и жёлтым, как свечной воск. «Простите меня, — всё повторял и повторял Инженер, по рассеянности полоща кончик галстука в чернильном кофе с радужной нефтяной плёнкой. — Вы так далеко. Ах, если бы я мог объяснить так, чтобы вы поняли, чтобы вы поверили…»

Шуршали волны. Золотой песок сыпался в траншею, и это тоже было хорошо. «Я вам верю, — отвечал Хаген. — Знаете, что самое ужасное? Что я вам всё равно верю. Вот у них есть райх и ничего, кроме райха, а что есть у меня, кроме вас? Ничего, ничего… Но имейте в виду: когда я вернусь, будет разбор полётов. Потому что я не простил!»

Он лгал, очень неумело, и Инженер, конечно, понял это. Он обнял Хагена так, что затрещали кости, а булавка галстука вонзилась в предплечье. «Откройте же глаза!» — попросил он. Хаген зажмурился от непереносимой яркости, луч света был направлен прямо ему в лицо.

— Пора-пора, — сказал малыш Уго. Докторский халат на его громоздкой туше смотрелся нелепо, как воздушная пачка балерины.

— Мой выход? — прошептал Хаген. — Наконец-то. О, наконец-то!

Уго хмыкнул.

— Тебе понравится, — пообещал он.

***

Смена декораций. А вот и морозильник «Моргенштерн»!

Разыгравшаяся вьюга подхватила Хагена, закружила, провальсировала с ним по гулким коридорам, слегка потрепала, уколола литической смесью и приволокла как трофей, отвоёванный у лихорадки, прямо во временную обитель доктора Зимы.

Безразмерно упругое кресло-сугроб поглотило его как… как сугроб.

Как китовое чрево.

И в этом чреве он был не один.

— Сортировочная. Альтенвальд. Двадцать два.

Трещали сверчки. Приглушённо крякала радиоточка, сообщая о приведении частей в боевую готовность, перемещении дивизий, сосредоточении войск на первой линии предполагаемого фронта, агитации, эвакуации, психоактивизации офицерского состава, ещё какой-то бла-блации. Громоздкие канцелярские слова перемежались цифрами — оперативные сводки, показатели мобилизационной готовности, отчёты об отправке продукции с военных линий. «Штальгротте», Первая Транспортная, «Вольфсберг», «Кроненверк»…