Его серый, облачный, как северное небо, взгляд обратился на Хагена. Уголок рта приглашающе подмигнул. Руководитель проекта хотел знать мнение своего молодого, подающего надежды научного сотрудника. Хаген плотнее сдвинул челюсти, но что-то застопорилось и они разошлись, и он услышал, как кто-то другой, воспользовавшийся натужно вибрирующим голосовым аппаратом раньше него, произносит:

— У вас умелые руки, доктор.

— Что-что?

— Ни в чём себе не отказывайте. Вы же всегда поступали именно так?

— А, — хладнокровно сказал Кальт. — Оппозиция. Гляньте-ка, уел меня и доволен! Саркастичный техник. А как бы вы поступили со шпионом?

Он прислушался, словно в самом деле ожидал ответа, потом издал шипящий смешок, похожий на помеху радиосигнала, бессознательно прижал к себе кукольное обвисшее тельце.

— Болезни роста, от них не застрахуешься. Правда, мой лидер?

— Правда, Айзек, — жалобным голосом ответил тот. — У меня болит сердце. Я задыхаюсь. Вы меня сейчас задушите.

Его тонкопалая, высушенная обезьянья лапка робко погладила тераписта по руке. Кальт опять то ли зашипел, то ли засмеялся. Желудок Хагена скрутило узлом. Происходило что-то омерзительное, чему в Пасифике не смогли бы дать названия, потому что даже не подозревали о существовании такой гнуси. «Придуши его, — подумал он, чувствуя как пружина ввинчивается всё выше и выше. — Вот он яд, ползучая отрава, просто сожми эту дохлую трубку, эту падаль чуть сильнее, не слушая мольбы, не откликаясь на просьбы о пощаде… Пожалуйста… ведь с другими это срабатывало, так почему не сейчас?..»

Но он уже видел, что дело проиграно: серая хмарь бесповоротно заволокла небо, опутанное багровой паутинкой лопнувших сосудов, и составленный из металлических пластин угольник слегка раздвинулся, позволяя лидеру вдохнуть свободнее.

— Дружище, — сказал Улле. — Бросьте оружие. Что бы вы ни сделали, вам всё равно некуда бежать.

— Он прав, — признал Кальт после некоторого раздумья. — Что ж, лавочник, развязывайте свою мошну. Давайте торговаться!

***

Главная башня фонтанировала безудержным весельем.

Официальная часть завершилась, не начавшись. От фуршетного стола праздненство перетекло в зал для приёмов, спешно переоборудованный в партийную столовую. Девочки из элитного «салона Маргарете» сменили чопорных официантов, а наконец-то подружившийся с нотами оркестр Особого Гвардейского корпуса с блеском исполнил «Солдаты нашей роты» и бисировал парадно-патриотическим маршем «Знамёна ввысь!» На Штайнплац наладили салют. Выдолбленный в каменном полу бассейн наполнили алкосинтом и запустили маленький резиновый плотик, а в Мраморную комнату, временно превращённую в массажный кабинет, сразу же выстроилась очередь из подогретых вином багроволицых мастеров.

Хох!

Наблюдая за картинами, сменяющими друг друга на стилизованной под арочное окно информационной панели, генерал-фельдмаршал Рупрехт не смог удержаться от вздоха. По мере того, как атмосфера в Главной башне становилась всё более бесшабашной и разнузданной, температура в Сторожевой медленно пересекла границу промерзания твёрдых тел и вознамерилась упасть ещё ниже. Запертые райхслейтеры чувствовали себя не в своей тарелке. Вдоль каждой стены в два ряда выстроились солдаты из СД и личной гвардии лидера. Прилежащие коридоры оккупировали сотрудники внутренней службы. Никто не препятствовал общению, но в холле стояла тишина, какая повисает в приёмной дантиста, стоит лишь красной лампочке смениться приветливо зелёным приглашением: «Входите».

— Ваш доктор — тот ещё сукин сын, — буркнул Дитрихштайн, ковыряя в дёснах жёлтым ногтем. — На-уч-ники! Это ж надо!

Он хмыкнул и быстро прошёл мимо, не оглядываясь. «Тот-Ещё-Сукин-Сын». Почти как воинское звание. Хаген всё равно бы не сообразил, что нужно ответить. Его внимание, как и взгляды всех присутствующих, было направлено на двери, за которыми продолжались переговоры. Ни один звук не просачивался сквозь плотно сомкнутые створки, но разбушевавшееся воображение рисовало причудливые картины, и Хаген напряженно вслушивался в сверчковое потрескивание кондиционеров, стараясь уловить намёк на то, что творилось внутри.

Пиф-паф? Но что дальше?

«Это не может быть явью, — он сжал руки, вновь убеждаясь в бесспорности, грубой материальности ощущений. — И всё же, и всё же… Ни туда, ни сюда. А если выстрелить, они растворятся в полутьме, порхнут стайкой летучих мышей или захлопают картонным краем, превращаясь в жёлуди, сердца, листья и бубенцы?»

Нет. Не так просто!

У колонны напротив застыл тот, кто не мог раствориться ни при каких обстоятельствах, даже если щедро сбрызнуть его царской водкой.

— Солдат. Посмотри на меня, солдат!

Франц стоял прямо, не двигая ни одним мускулом, порождая звук вибрирующим горлом, как чревовещатель. Его тихий голос, казалось, возникал прямо в голове Хагена. Никто из соседей ничего не замечал, этот зов был адресован только ему.

— Он ошибся, — мысленно передал гипсовый тотен-рыцарь. — Такое случается. С любым из нас. Рано или поздно.

На экране полногрудые девушки в кружевных трусиках и со сплошной резиновой полоской вокруг сосков, беззвучно хохоча, окунали в пивной бассейн голого толстяка в фуражке с кокардой транспортной службы. Беззвучный оркестр скалился разнокалиберными пастями духовых инструментов. Сверкала начищенная медь. Франц беззвучно плакал, но этого никто не видел, обман зрения, потому что скулы были изваяны из красного селенита, щёки из алебастра, а на губах играла вечная застывшая полуулыбка. «Красавец-мастер», как назвал его лидер. Вокруг суетились люди, побрякивали цацками о ремни угрюмые охранники в чёрной униформе, нарезал круги какой-то тощий кузнечик в лупоглазом костюме химзащиты, и всё это путаное, тесное окружение пока укрывало, спасало, но только пока…

— Отвечай! — потребовал Франц. — Посмотри мне в глаза. Почему ты их прячешь? На Луне не учат хорошим манерам?

Пересчитывая крапинки на каменном полу, Хаген составлял для себя поэтажную план-схему безопасных мест. Их насчитывалось довольно много — людных, освещённых, но путь к ним пролегал сквозь тёмные галереи, извилистые коридоры, пустые гулкие пространства, в которых так легко наткнуться на того, кто возомнил себя охотником, идущим на крупную дичь.

— Посмотри на меня, Йорген!

От неожиданности Хаген повиновался. Секунду-другую Франц изучал его как раскрытую книгу. Потом кивнул с каким-то задумчивым удовлетворением, находя подтверждение своим выводам.

— Что? — шёпотом спросил Хаген. — Чего ты хочешь?

— Вернуть, как было, — признался Франц. — Айзек совершил ошибку. А я исправлю.

Тяжёлые створки дрогнули, заскрипели и разошлись. Первый ряд солдат упал на колено, направляя в проём рубиновые кружочки лазерных прицелов. Министры бросились в стороны.

— Шум-гам-балаган! — брюзгливо сказал Улле. — Дребедень! Нельзя ли потише?

Подозрительные носорожьи глазки обозрели холл, тотчас обнаружив новых мастеров.

— Вы оба можете остаться. Остальных попрошу покинуть помещение, помня о том, что всё, что вы могли наблюдать и слышать сегодня, не подлежит разглашению. Кто проболтается — будет обвинён в государственной измене!

Он засопел. Поманил рукой:

— Хаген, зайдите. Лидер желает вас видеть!

***

— Чем позднее вечер, тем милее гости, — сказал Алоиз Райс. — Вот ваш мастер. Жив, здоров, всем доволен. Неужели вы думаете, что я играю мечеными картами?

В воздухе витало раздражение. Переговорщики достигли вынужденного согласия, взвесили приобретения и теперь подсчитывали потери. На омрачившихся, зачёркнутых вертикальными складками лбах брезжил мучительный зеленоватый отсвет головной боли. И только лидер чувствовал себя превосходно. Он сидел рядом с Кальтом, по-хозяйски положив лапку ему на колено. Судя по всему, ладонь Райса выполняла роль педали «пиано», приглушая и задерживая звук по мере необходимости.

Доктор Зима развалился в кресле, которое раньше занимал Улле. Откинувшись на спинку, он пребывал в прострации, убаюканный бормотанием внутреннего передатчика, однако из-под полуопущенных век поблескивали внимательные льдинки, и миниатюрный пистолет совершал плавные эволюции из одной руки в другую, нервируя соседей.