— Милый доктор…

— Продолжайте составлять некролог, я больше не стану вас отвлекать. Кто ещё с такой точностью определит, чего я заслужил — пули или верёвки? Проверьте гири! Ваш хитрован-бухгалтер наверняка сэкономил и подменил чугун пластиком. Загляните ему в карман. Хайль, Алоиз! Чудный день: мы начали с дружеских попрёков и договорились до государственной измены! Это премия за несколько лет работы? Я бы обошёлся шоколадной медалькой. Так что у нас на повестке дня? Виселица? Электрический стул? Стенд? Но для него нужны умелые руки, а не псевдоподии и ложноножки, что растут из задниц ваших столичных мясников!

— Вы слишком критичны, доктор. Жаль, что мастер Хаген пока не до конца освоил программу. Он мог бы нас выручить.

— Мастер Хаген вряд ли способен нарезать колбасу без трафарета и указаний сверху. Да, очень жаль.

— Ну хорошо, несносный вы упрямец, — ласково сказал лидер. — Мои руки для вас достаточно умелые?

— А, — выдохнул Кальт. Уголок рта судорожно дёрнулся в привычной имитации усмешки. — Каждый больной мечтает вскрыть своего врача. У вас умелые руки, мой лидер. Ни в чём себе не отказывайте. Лично я поступаю именно так.

***

Электронное время бесшумно тикало, перетекая из браслета в браслет. Хаген украдкой взглянул на свой — фальшцифра семь в окружении фальшсекунд. Семёрка — кто её придумал? То ли дело пять-сорок пять!

Тиш-ше. Райген-райген. «Руки к солнцу, руки к центру мира…» Он понял, что дрожит. Дрожь начиналась где-то у щиколотки и распространялась выше, по нервным струнам, заставляя вибрировать колени. Рядом вибрировал Франц. Хаген скосил взгляд и поймал косой ответный. Кажется, теперь их деревянные лбы мыслили одинаково.

Корабль протащило по рифам, но он ещё не дал течь. Отчаявшись стряхнуть чужие пальцы, Кальт закончил тем, что опёрся на своих сторожей, используя их как мебель. Его глаза сухо блестели из-под полуприкрытых век. Хаген подумал, что бормотание внутренней рации, к которому то и дело прислушивался терапист, сейчас должно звучать особенно громко.

— Вы опять меня не поняли, — с лёгкой укоризной сказал Райс. — Всё намного проще. Вы больны и сами предложили лекарство. Ведь это ваша разработка, Айзек. Великолепная, как, впрочем, всё, что вы делаете. Ну же, ну… припоминаете?

— Нет.

— Вспомните. «Дорненкрон»!

Он даже поднялся на носки, предвкушая реакцию. Но её не последовало. Кальт недоуменно повёл плечом.

— Звучит неплохо. И всё же я…

— Ах да, — спохватился лидер. — Название дали позже, уже в цитадели Шварцхайм. В Учреждении, как его именует Мартин. Простите мою забывчивость! На самом деле, это ваше «вещество В». Проект «ВидерВиллен», для военных преступников и военнопленных. В самый раз для вас, Айзек! Вы, конечно, не военный преступник, но честно говоря, уже в ту пору, только начиная этот проект, я задумывался о вашей проблеме. Лекарство от своеволия. Вы что-то быстро потеряли к нему интерес, но мои химики произвели серию опытов на «брёвнах» и в один голос утверждают, что результаты потрясающие. Это должно быть приятно — встретиться с собственным изобретением. Хотя здесь есть некоторая ирония. К счастью у нас схожее чувство юмора…

Он продолжал болтать, с нескрываемым удовольствием наблюдая за тем, как меловая бледность покрывает и без того белое лицо доктора Зимы.

— Я боялся, что вы обратите внимание на исчезновение информации о «ВВ» из реестра. Но вы были слишком заняты.

— Я был слишком занят, — тихо повторил Кальт.

Его рассеянный взгляд был направлен куда-то далеко, лишь по касательной задевая гротескные фигуры зрителей. Театральная тишина сменилась предгрозовым насыщенным беззвучием, замершим в ожидании пробивающего небо разряда. Лидер то подходил ближе, то отступал, притягиваемый невидимым магнитом.

— Труд делает нас свободными. Ваши мастера будут трудиться, а вы наконец-то отдохнёте в игрокомнате Шварцхайм. В Учреждении. Райхслейтер любезно согласился позаботиться о вас, забыв о былых разногласиях. Вы тоже о них забудете, Айзек, стоит нам начать лечение. Вы о многом позабудете, и это хорошо, потому что из Учреждения не выходят. Но, может быть, Мартин разрешит вам координировать процессы дистанционно… как только вы станете достаточно лояльны.

— Государственная измена карается смертью! — с яростью сказал Кальт. — Смертью, а не этой… мерзостью! Вы обвиняете меня в нарушении правил, а между тем…

— Эту мерзость придумали вы! И мы ничего не нарушаем. Никакого произвола. Неужели я должен напомнить о вашем статусе? Он не просто серый — он двойной! Вы — гражданин, норд и вы же — материал, участник проекта. Вы сами когда-то с этим согласились! Я ни в чём не обвиняю личного сотрудника, моего друга, лучшего, хоть и внештатного, доктора Айзека Кальта; в реестре останутся все наградные записи и добавятся новые. Но я вправе списать материал. Или положить его в укромное место, что я и собираюсь сделать. Остроумно?

— Весьма.

— Я мечтал вас удивить!

— Удивили.

— Не злитесь, Айзек! — в знак примирения Райс боязливо притронулся кончиками пальцев к груди тераписта. — Мне всегда казалось, что вы меня недооцениваете. Рядом с вами… Прискорбная необходимость… пока всё не зашло слишком далеко. Понимаете?

— Понимаю, — согласился Кальт. Теперь его голос звучал равнодушно. — Мне нужно хотя бы несколько дней, чтобы дать распоряжения.

Улле категорично мотнул головой, лидер соболезнующе развёл руками:

— Слишком большой риск. Сейчас вам сделают первую инъекцию — для формирования устойчивой зависимости необходимо две-три, но в вашем случае количество первых проб следует увеличить. А завтра поутру мы все вместе отбудем в Шварцхайм. Вам там понравится.

Он почесал нос и добавил с обезоруживающей прямотой:

— По правде говоря, скоро вам будет нравиться всё. Абсолютно всё.

***

Роковые слова были произнесены. Затем произошла заминка. Специалисты Хель копались в своих чемоданчиках, перебрасываясь обрывками фраз. Оказавшись в центре внимания, они чувствовали себя неловко, и то, что ещё предстояло исполнить, вызывало дополнительный приступ нервозности. После короткой невнятной перебранки один из докторов направился к заключённому под стражу. Кальт апатично наблюдал за его приближением, уже не пытаясь сопротивляться, лишь устало прикрыл глаза, когда к запястью прижалась мелодично гудящая коробочка гемо-анализатора.

— Снимите браслет, — подсказал Улле.

Спешно вызванный датен-техник долго звенел инструментами, деактивируя и разбирая модифицированный браслет. Все терпеливо ждали. Лидер задумчиво приседал, разминая ноги; мягкие, отливающие дельфиньим лоском сапожки почавкивали, когда он перекатывался с пятки на носок. Хаген переводил взгляд с него на лица министров и обермастеров, каждое со своим выражением — от сыто-удовлетворенного до скучающе-озадаченного или откровенно мрачного, как у Дитрихштайна, затем нехотя, как бы улынивая в сторону, цепляясь за несущественные подробности, вроде треугольной выщербинки на каменной плите пола, иллюзии, коварной светотени — стрела и клетка, вновь возвращался к тающей, обманчиво хрупкой фигуре, зажатой мощными плечами чёрных молодцев. Он слышал стук — тихое, но сильное биение часового механизма, запертого в шкатулку из плоти — и не мог понять, взаправду или кажется.

Мы спим? Я сплю?

Сама мгновенность судопроизводства — неожиданный совместный бросок туры и короля через доску, удар и крах белого ферзя — довод в пользу сна. Песок под веками, овевающий лоб влажный пластырь ветерка, чей-то кашель, шёпот, запах спирта и пота — слабый по отдельности, но неопровержимый скопом аргумент в пользу яви.

«Разбуди меня!» — внутренне взмолился он и шепнул:

— Что нам делать?

Натужно скрипя шарнирами, Франц развернул маскообразное лицо. Сощуренные глаза были застланы жёлтой мутью, а голос звучал сдавленно, когда он ответил:

— Ничего, солдат. Ты всё уже сделал.

***

Ещё несколько подготовительных па и настал черёд соломенного человека.