Первоначально Распутин замышлял убить Императора Николая Александровича, который в мае 1895 года должен был посетить Москву. Но в апреле, уже после цареубийства, планы поменялись. Теперь целью террористов должна была стать Александра Фёдоровна.

О планах Распутина достоверно было известно студенту университета Николаю Пухтинскому и слушательнице акушерских курсов Надежде Аракчеевой, которых убеждали принять участие в террористической деятельности и которые высказались против террора, однако властям ничего не сообщили.

После того, как филёры сообщили о том, что Распутин и Бахарев приступили к испытанию бомб, Бердяев распорядился произвести аресты и обыска. Все вышеупомянутые лица, кроме Зинаиды Гернгрос, были арестованы. При обысках была изъята гремучая ртуть, пикриновая кислота, азотная кислота разной крепости, металлическая ртуть, бертолетова соль, револьвер… Различные записи, касающиеся почти исключительно приготовления и действия взрывчатых веществ, как-то: нитроглицерина, пироксилина, пикриновой кислоты и гремучей ртути… Литература противоправительственного содержания…

Выслушав подробный доклад Бердяева, граф Игнатьев тихо спросил:

– Вы уверены, подполковник, что арестованы все злодеи, причастные к этой мерзопакостной организации? Или Вы, как это принято у жандармов, кого-то из террористов оставили «на развод»?

Бердяев испугался и побледнел:

– Никак нет, Ваше Высокопревосходительство! Я осознаю, что в сложившейся ситуации было бы преступно оставить безнаказанным хотя бы одно лицо, замышлявшее цареубийство!

– Но почему же тогда эта… Как её? Гернгрос, что-ли… Почему она не под стражей? – взорвался канцлер. – Во что Вы играете, подполковник? Я не удивлюсь, ежели на свободе остались и другие террористы!

Бердяев застыл, не смея ничего сказать. И тогда в разговор вмешался Плеве.

– Ваше Высокопревосходительство, – обратился он к Игнатьеву, – позвольте мне доложить относительно госпожи Гернгрос. Я вижу, что Николай Сергеевич в смятении…

– Я слушаю, Вячеслав Константинович, – недовольно отозвался канцлер.

– Дело в том, что госпожа Гернгрос – секретный агент московского охранного отделения с 1893 года. Кружок Распутина был раскрыт именно благодаря её стараниям. В настоящее время удалось залегендировать, что госпоже Гернгрос удалось, якобы, скрыться от полиции. Я уверен, что она ещё не единожды сослужит верную службу России.

Граф Игнатьев с невиданной для его возраста и телосложения прытью выскочил из-за стола и подошёл к Бердяеву.

– Ну что же Вы, голубчик, – обратился канцлер, – застыли, аки статуя? Нужно было сразу доложить, что это Ваш агент. Вы уж не сердитесь на меня, старика, за гнев… Сами понимаете, в какое тяжкое время мы живём и служим Государыне.

– Так точно, Ваше Высокопревосходительство, понимаю…

Канцлер вернулся за свой стол, приказал Бердяеву присесть, продолжил:

– Господа! То, что удалось изловить богомерзких злодеев, это прекрасно. Я буду просить Государыню наградить подполковника следующим чином…

Бердяев вскочил с дивана и произнёс уставное:

– Рад стараться, Ваше Высокопревосходительство!

– Садитесь, подполковник, – перебил его канцлер. – Обезвреженный кружок террористов – это несомненный успех, господа… Но может ли кто из присутствующих дать гарантии, что таких вот кружков больше нет? Действовал ли Распутин единолично, по собственному усмотрению, или он как-либо связан с теми, кто убил Государя Николая Александровича? – обвёл граф Игнатьев строгим взглядом всех присутствующих.

– Ваше Высокопревосходительство, – отозвался Плеве, – я уверен, что московский кружок действовал самостоятельно и к цареубийству первого апреля не имеет отношения. Но мы землю рыть будем, чтобы тщательно отработать все эти моменты.

– А вот времени то у нас и нет, любезный Вячеслав Константинович, – ответил канцлер. – Илларион Иванович, – обратился он к графу Воронцову-Дашкову, – крайне необходимо произвести дознание, как можно скорее, чтобы передать этих субчиков в руки военного суда. Общество ждёт от нас жёстких мер по отношению к подобным мерзавцам.

– Военного суда? Но коим образом? – недоумённо спросил граф Воронцов-Дашков.

– «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия»⁸⁶ ещё никто не отменял, Илларион Иванович, – усмехнулся в усы канцлер. – Вы, как министр внутренних дел, можете передавать дела на рассмотрение в военный суд для суждения по законам военного времени и требовать рассмотрение при закрытых дверях. Военный суд даёт нам сокращение сроков производства и отмену апелляции и кассации. И военный суд даёт этим субчикам единственно возможный приговор по статье 279-й Воинского устава о наказаниях – смертную казнь через повешение…

– Но для такого порядка необходимо, чтобы местность была объявлена на положении усиленной охраны, Николай Павлович… Иного случая законом не предусмотрено…

Министр внутренних дел встал с дивана и подошёл к столу. Было видно, что он не совсем понимает, к чему клонит граф Игнатьев.

– Илларион Иванович! Что Вам мешает сегодня же объявить Москву на положении усиленной охраны? Или телеграфировать Великому Князю Павлу Александровичу, чтобы это сделал он? Хоть сегодня и Духов день,⁸⁷ придётся поработать во славу Отчизны и просить Государыню утвердить такую меру…

– Но будет ли это законно, Николай Павлович? – спросил министр. – Злоумышленники были арестованы в тот момент, когда положение усиленной охраны не действовало… Это может вызвать ненужные пересуды. Все мы прекрасно понимаем, что военный суд – это проформа, и что все эти одиннадцать молодых людей будут обречены на виселицу. Пепел Ивана стучит в моём сердце, и я, как никто другой, хочу истребить всю эту сволочь. Я никогда не прощу им смерть моего сына! Но не вызовет ли такой шаг власти опасное возмущение в обществе? Государю Николаю Павловичу так и не простили пятерых повешенных декабристов.

– Юридическая казуистика меньше всего меня волнует в данном случае. Закон даёт нам возможность обратиться к военному суду, так почему же мы должны чего-то стесняться? Ведь это просто случай помог охранному отделении обезвредить злоумышленников. А если бы террористам удалось реализовать свой преступный замысел? Нет, Илларион Иванович, общество ждёт от нас именно жестокости. Я говорю о здоровой части общества, а не про либеральных интеллигентиков. Пора преподать жестокий урок, чтобы впредь все знали, что не только за совершённый акт террора, но уже за приготовление к таковому любого ждёт виселица. А впредь нужно быть готовым к возможным судебным процессам, а для этого нужно самым срочным образом новое Уголовное уложение о наказаниях и изменения в уголовное судопроизводство. Мыслимо ли, чтобы государственных преступников судили присяжные?

– Комиссия Фриша⁸⁸ уже передала в министерство юстиции проект нового Уголовного уложения, – ответил министр. – Я ознакомился и должен заметить, что остался весьма и весьма обеспокоенным… Я не сторонник кровопролития, но все ведь есть предел, и если вчера проект Фриша был возможен для использования, то не уверен, что теперь это допустимо.

Канцлер обратился к Плеве:

– Вячеслав Константинович! Я пока не знаю, что там насочиняли Фриш с его комиссией, но чует моё сердце, что либерализмом там разит за версту, от их проекта. А потому я Вас прошу, посмотрите, что они там сочинили и доложите мне. Четырнадцать лет сочиняли, теперь ещё год будут согласовывать и изучать, потом ещё в Государственном Совете будут обсуждать. А времени то у нас нет совсем. Террористы не дают нам времени на раскачку.

– Слушаюсь Ваше Высокопревосходительство! – кивнул головой Плеве. – Только либерального уложения нам сейчас и не хватало. В наших судах – либерал на либерале. Прокуроры многие вместо того, чтобы защищать устои государства, вставляют палки в колёса, мешают работать полиции. Ищут любые формальные поводы, чтобы только освободить арестованных… Цепляются к каждому слову в протоколе. Возникает закономерный вопрос, на кого эти прокурорские чины работают, на государство, которое исправно платит им немалое жалование, или же на кого иного.