– Вот, держи, красавица, к обеду медвежьего лука малость нарвал.

– Ой, дзякую! Гэта ж – чарамша! А чаму вы яе мядзведжым лукам назвали?

– А потому, что у нас в Сибири ее так зовут…

Лежу вот, смотрю и диву даюсь, как общение с женским полом на людей влияет. Вот если бы Михалыч или даже я сам послал бы кого-нибудь из этих умников за водой, пошли бы, но недовольно ворча и спотыкаясь нога за ногу. А тут стоит этой, в сущности еще девчонке спохватиться, мол «Ой, хлопцы, а вады-то няма! Трэба принесци!», как возле пустых котелков уже очередь стоит из добровольцев. Так все гуртом и ломанутся к ручью, забыв о том, что «в гостях» у немцев находимся. Они же перед тем, как к костру подойти, даже побрились своими оборотнями, чтобы произвести впечатление на даму! Как бы ни пересобачились между собой, пойдут ведь разборки в группе…

Ладно, как говорила одна дамочка с фамилией О’Хара: «Я подумаю об этом завтра». Негромко свищу, привлекая внимание «поварят», показываю два пальца, а потом – кулак. В смысле, идут двое, причем один другого страхует, а остальные сидят и не чирикают. Понятливые оказались, еще не все мозги гормонами затуманены. Встаю, обхожу лагерь – вроде все в порядке. Подхожу к костру, усаживаюсь на чурбачок. Ганна неуверенно улыбаясь, обращается ко мне своей коронной фразой, от которой все начинают ржать:

– Дзядечку камандзир, пачакайце хвилинку, зараз будзе усё гатова.

– Ганна, я для тебя – Денис Анатольевич, – пробую еще раз вразумить это чудо природы. – Понятно?

– Зразумела, дзядечку камандзир… Дзенис Анатолич…

Ну, вот как с этим бороться? И эти клоуны по земле от хохота катаются. Мысленно машу рукой на все эти нюансы.

– Ты говорила, что у тебя где-то поблизости дядька родной живет, так?

– Да, ён на чыгунке працуе абходчыкам. Жыве пад Ловичам, у слабаде.

– Тебя приютить он не сможет?

– Не ведаю, дзядечку камандзир. У яго жонка да дзве дочки. А працуе тольки ён. Трэба з ним гаварыць.

– Тогда давай ближе к вечеру и сходим к нему, поговорим. Как темнеть начнет, так и пойдем. В любом случае мы тебя не бросим… А сейчас покорми, пожалуйста, всю эту братию, пока время есть…

А я тем временем попробую побеседовать с нашим штабс-капитаном. Хоть и чувствую, что беседа будет не совсем приятной и для меня, и для него. По поводу того, как он умудрился потерять свой отряд.

Волгин сидел чуть в стороне, аккуратно, чтобы не потревожить раны, прислонившись к стволу старой сосны, на «перине» из сухих прошлогодних иголок. И в этих же иголках бесцельно ковырялся веточкой, думая о чем-то своем.

– Не помешаю, Иван Георгиевич? – Присаживаюсь рядом на мягкую хвою.

– Вовсе нет, Денис Анатольевич.

– Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, уже лучше. Вахмистр мазью поделился, правда, она вонючая, зараза. А этот, беглец… Семен, кажется, какой-то травы заварил, дал выпить вместо чая… Но я так понимаю, вы хотите поговорить о том, как это так со мной все случилось? – Штабс-капитан бросает на меня взгляд и тут же отводит глаза. – Отдельные подробности, извините, не буду рассказывать, а так… При штабе армии формировался партизанский отряд, ныне эта идея у всех на слуху. Написал рапорт, дали мне под команду полусотню казаков под командованием хорунжего и отправили в тыл к германцам. Мы разгромили пару обозов, да так легко все получилось, что уверились в своей безнаказанности и неуязвимости…

Через пару дней остановились на постой в какой-то польской деревушке, припасы пополнить. Ну, а казачки под это дело решили гульнуть. Пытался их приструнить, но не получилось. С гонором они все, мол, свое начальство имеется, все распоряжения – только через хорунжего. А он – тот еще фрукт… В общем, перепились, да разодрались с местными. То ли из-за реквизированного сена, то ли баба какая-то приглянулась. С грехом пополам утихомирились, а ночью, откуда ни возьмись, германцы пожаловали. Может, кто-то из местных привел… Просыпаюсь – вокруг стрельба, выскочил во двор, ничего не понятно, лошадь из конюшни кто-то увел, казаков моих не видно… Через огороды в лес подался, дождался утра, в деревне уже колбасники, пошел искать своих, целый день бесполезно пробродил… Решил идти к линии фронта, да вот у графа… задержался… Вот скажите, Денис Анатольевич, у вас же тоже казаки в отряде, и все распоряжения выполняют беспрекословно. Как вам удалось этого добиться?

– Ну, не знаю, как-то не задумывался над этим… Даже не могу вот так сразу ответить на ваш вопрос… – Нашел время штабс философию разводить!.. Хотя для него этот вопрос, наверное, действительно важен. А у меня с казаками просто так сложилось, вот и всё… Ладно, соскакиваем с темы. – Иван Георгиевич, а почему вы, насколько я понимаю, артиллерист, ведь закончили Михайловское училище, – и вдруг подались в партизаны?

– Да, я служил старшим офицером батареи. – Волгин вновь смотрит на меня, на этот раз испытующе. – Не сошелся во мнениях с штабными по вопросу снабжения… надеюсь, вы меня понимаете? А потом поддержал огнем атаку пехотного полка, чем нарушил приказ не расходовать более десяти снарядов в сутки. В результате последовавших за этим разборов счел за лучшее написать рапорт. И стал партизаном… Правда, неудачным…

– Ну, Иван Георгиевич, лиха беда начало. У меня это тоже первый рейд, честно скажу, что пока не уверен, сможем ли благополучно выскочить к своим. Но мы очень постараемся…

Солнце уже клонилось к закату, когда мы пошли знакомиться с дядькой. Мы – это Ганна, я, Егорка и Федор, который вдруг напросился с нами. Да так настойчиво просился, что аж неудобно стало отказывать. Интересно, что такое с ним вдруг приключилось? Уж не влюбился ли часом?

Михалыча оставил за главного в лагере, еще раз предупредил, чтобы за пленным и документами смотрели в оба. Это – наш главный приз, и не дай бог, с ними что-нибудь случится. Обещал к полуночи вернуться. Вот теперь идем-крадемся к Ловичу. Путь недалекий, но идти надо осторожно, немцев здесь достаточно.

В слободу зашли, когда уже порядком стемнело, до этого полчаса лежали в кустах, смотрели, что и как. Вроде ничего опасного. Теперь наша красавица идет по улочке, а мы следом крадемся. Насчет красавицы я не преувеличил. В лагере после обеда она стала проситься к ручью сбегать, типа котелки помыть, самой сполоснуться, в порядок одежду привести, а то перед дядькой стыдно будет. При слове «сполоснуться» глаза загорелись почти у всех, от желающих проводить отбоя не было. Кобели, коты мартовские! Пришлось прибегнуть к старой испытанной фишке. Прошу Митяева назвать число от одного до семи, потом как в детской считалочке пересчитываю желающих. У всех на лице жутчайшее разочарование, только Федор, на которого «почему-то» выпал жребий, стоит красный, как вареный рак. Так что пошли они к ручью, провожаемые завистливыми взглядами, что даже Михалыч не выдержал и сказал вполголоса пару ласковых своим станичникам насчет того, что и кому он оторвет, если дурные мысли будут мешать службе. Так что, когда парочка вернулась, все в лагере занимались своими делами и на них внимания не обращали. Глядя на их дефиле, негромко пропел экспромтом:

Девушка поставила котелки с водой, села у костра сушить мокрые волосы и через минут десять стала похожа на одуванчик. Но девчонка действительно симпатичная…

Наша симпатяга подходит к невзрачному бревенчатому домику, уверенно открывает калитку. Там раздаётся оживленное тявканье, потом скрипит дверь, и мужской голос ворчливо предлагает собачке соблюдать тишину. Мы незаметно пристраиваемся у забора и слушаем разговор.

– Дзядька Михась, то я, Ганка!

– Ты откуль узялась, плямяшка? Граф з кухни выгнау?

– Не, дзядька Михась, яго больш нету, працаваць няма где. Вось я да вас и прыйшла…