Холодок пробежал по спине Маркизы. Она с готовностью встала из-за стола и прошла вслед за Одери в конец маленькой кухоньки. Там, незаметная глазу, в стене обнаружилась ручка. Одери потянул за нее, – и открылся проем в человеческий рост, завешенный легкой тканью. Ткань чуть шевелилась, и словно сама собой источала свет. Одери одернул полог и вошел. Вслед за ним вошла и Маркиза.

Грот, в которое она попала, оказался просторнее кухни. На стенах потрескивали свечи; но приглядевшись, Маркиза поняла, что перед ней не свечи, а некие светящиеся сгустки неизвестного материала. На стене напротив входа висел крест, чему Маркиза не удивилась, хотя и знала, что любое исповедание веры в стране запрещено – как противоречащее правам человека на толерантность.

Однако крест был единственным знакомым ей предметом. В остальном комната была наполнена абсолютно непривычными вещами. Несколько странных округлых предметов, исчерченных непонятными знаками, стояли на специально вырезанной для них округлой полке.

– Это что? – спросила она Одери.

Он замялся:

– Это… книги, палсы. Немного, но – есть. Что осталось.

Маркиза прикоснулась к одной из них и ласково погладила. Неожиданно книга открылась. Маркиза увидела вновь знаки, знаки и знаки, но, внимательно приглядевшись, она «увидела» каким-то внутренним зрением проступающую сквозь них картинку, – и словно начала понимать…

– Уау, ничего себе! – воскликнула она пораженно.

Одери улыбнулся.

А перед Маркизой словно разворачивалось удивительное действо: что-то она понимала в нем, какие-то детали и понятия были ей неведомы. На бескрайних полях неведомого мира шелестели травы, и она слышала их шорохи. Там, за травами, начинались тропы, и вели к белому городу. Маркиза увидела каменные дворы и террасы, и деревья странной формы с могучими кронами. Дворы вывели ее к широкой, изогнутой улице. А потом из-за поворота вышли люди – много людей. Какими странными они были!

Странной была их одежда, – теперь Маркиза начала понимать, откуда пошел халат Одери и узкие остроносые туфли. Они несли чудные предметы: вглядываясь, Маркиза поняла, что это – какие-то музыкальные инструменты, потому что с удивлением она ощутила, что может «слышать» издаваемые ими звуки. Люди пели! Правда, язык был ей незнаком, но в том, что это – песня, не было сомнения.

– Похоже на наши фестивали! – сказала Маркиза.

– Летающие люди везде похожи, – ответил Одери.

– Это – летающие люди?

– Смотри, смотри… – он указал на страницу.

И Маркиза увидела, как взметнулись хламиды, какие-то искры взлетели в воздух, и люди закружились в вихре и стали подниматься ввысь.

– Ух ты! Совсем не так, как мы! – завороженно говорила Маркиза.

Люди взлетели, а картинка вдруг задернулась туманом и потемнела, и снова перед Маркизой оказались лишь знаки незнакомого языка. Одери бережно взял у нее книгу.

– Вот это да! – качала головой Маркиза. – Какая книга!

– Она тает, – сказал Одери. Все тает, тает. Потом ничего не останется от Синегории.

– Одери, – спросила Маркиза, – о чем эта книга?

– Обо всем, что хочешь, – ответил он. И на непонимающий взгляд Маркизы пояснил, улыбнувшись:

– Эти книги как… ткутся, – он сделал знак руками, словно вязал узор. – В книге много узоров. Можно смотреть на людей – видишь одну историю. Можно пойти во двор, смотреть в окна, – видеть много историй. Много разных. Ты видела летающих людей сегодня. Вот так. Могла видеть что-то другое, – если бы хотела.

– Одери, – один вопрос не давал ей покоя, – а у вас тоже были летающие люди?

– Всегда были, – он кивнул. – Как пришло Онтарио. Но потом не стало смысла. Исчезли.

– А Вескис? – продолжала Маркиза, – Она же научилась летать здесь, в Заозерье, нет?

Одери помолчал. Маркиза видела, что он словно взвешивает, говорить или нет дальше. Она ждала.

– Вескис была летающий человек всегда, – наконец сказал он, медленно, как бы через силу. – Мы бы не спаслись. Был шторм. Ветер. Гром. – Его глаза смотрели куда-то мимо Маркизы, а лицо словно постарело. – Шум был. Вескис нас спасала. Мы были рядом.

Глаза его закрылись, и он заговорил что-то на незнакомом певучем языке. Маркиза тронула его за руку.

– Не надо, Одери, не надо, – проговорила она.

Одери встрепенулся.

– Вот, еще, смотри.

Он подвел ее в темнеющий угол комнаты, где расставлены были какие-то неопределенной формы предметы. Потом тихо наклонился к одному из них, похожему на гигантский колокол, и погладил его рукой. И тут же волны легкого, мерцающего света покатились по потолку и стенам.

– Вот оно как, – подумала Маркиза, у которой в памяти вдруг всплыло, как поднятием руки открывалась калитка в доме Лесничего. – Значит, многое мы взяли у Синегории.

А тем временем стены и потолок словно раздвинулись, стали объемными, а зыбь на стенах приобрела ясные очертания созвездий – странных созвездий, которые Маркиза еще не видела. Они не просто сияли, они словно пульсировали, как живые.

– Вот тут, – Одери указал куда-то в глубину, темный провал неба, – должно было быть Онтарио. Его голос затих, а Маркиза все стояла и смотрела, как сияют звезды уже угасшего мира…

– А, вы здесь! – раздался веселый голос. Полог раздвинулся, и Вескис появилась на пороге. Она оглядела их и, видимо, сразу поняла их настроение. Улыбаясь, Вескис обняла Одери, потом подняла руки к небу и заговорила на нежном, певучем своем языке, обращаясь то к звездам, то к Одери с Маркизой, нимало не заботясь о том, что Маркиза ее не понимает. Одери тихо вторил ей: наверно, они читали какой-то свой гимн или стих, известный обоим. Печаль ушла. И как только их голоса смолкли, звезды померкли, снова проступил потолок и стены. Они возвращались домой.

– Пойдемте, нас ждут, – сказала Вескис.

Они вышли из маленького тайника Синегории, только Маркиза на пороге оглянулась: что-то ей подсказывало, что не скоро она окажется опять в этом месте. Она обвела глазами предметы, на которые сразу не обратила внимание: освещенные лучами таинственных светильников дощечки с выщербленными на них письменами, нечто, похожее на объемную фотографию, стоящее на деревянной полке: чуть видны были лица людей, молодые и незнакомые; стеклянные шарики, разбросанные между металлическими изделиями и книгами, и еще какие-то предметы и пейзажи с потускневшими красками. У нее защемило сердце… Но нужно было идти.

Оказалось, что на лугу, перед холмом, уже разведен костер, и вся группа Вескис встретила появление Одери и Маркизы приветственными возгласами.

Радостным был этот вечер. Впереди предстояла далекая дорога, а будущее было неопределенным. И в последние часы в Заозерье всем хотелось еще чуть-чуть надышаться воздухом заповедного места. Они ужинали печеной картошкой и рыбой, которую Дон Пьетро никому не доверил насаживать на шампур (к немалому протесту Келвина и Френка, которые ее ловили). Маркиза заметила, что все стараются особенно оказать внимание Одери: Дон Пьетро предлагал ему первый кусок печеной рыбы, Френк принес специально изготовленную дощечку для сиденья; Владеница сплела ему венок из желтых одуванчиков и торжественно надела: «Теперь ты будешь нашим Аполлоном, Одери!», а рукодельная Елена подарила собственноручно сплетенную сумку для сбора трав. Одери смущался, принимая подарки, а Вескис счастливо улыбалась.

Занимался закат. И когда багровые отблески позолотили небо, Вескис встала, подняв руки к вечернему, угасающему солнцу. Она запела первой, и тут же Летающие люди подхватили напев. И сразу затрещали искры в костре: ветер ударил в ответ. Ветер всегда откликался на песню.

«Сейчас бы подняться!» – подумала Маркиза, и сердце ее радостно затрепетало: они уже поднимались. Никто не говорил им, что нужно делать: Маркиза чувствовала, что надо просто подниматься навстречу закату. А музыка все звучала, лилась свободно, и Маркиза услышала голос Одери: снова нежный и печальный голос Синегории разливался вокруг. Даже небо не заглушало его. И она закружилась в закате, танцуя, так же, как и все, и взяла за руки Вэлли и Трико, оказавшихся рядом, и увидела, как группа Вескис образовала круг. А в центре был Одери и его песня. Вескис подпевала ему. И Маркиза ощутила тепло Синегории, печаль Синегории, и поняла, что Синегория не умерла и не исчезла, а передается теперь им, чтобы они могли принести и ее Онтарио. Их танец, перед лицом уходящего солнца, был принимающим, а песня Одери – отдающей. И она танцевала и танцевала, все медленнее и осмысленнее, стараясь понять и запомнить. А потом закат померк, туман коснулся сосновых вершин, и они опустились.