– Уффф, – я вытер лоб бумагой, и она мгновенно стала алого цвета.

Ко мне подошёл парень. Он был в деловом костюме с галстуком, хорошо уложенной причёской и стильной кожаной папкой. Будь я судьёй в «Модном Приговоре», я бы поставил 5 из 5, чего нельзя было сказать обо мне, особенно сейчас, с рассечённым лбом. На мне, как обычно, была черная кофта с рукавом и джинсы соответствующего цвета.

– Эм, ты в порядке? – протянул он.

– Нормально…– я бы ответил что погрубее, но подумал, что для человека с моей репутацией это будет слишком опрометчиво.

– Давай я тебя провожу в медпункт, – сказал он, поддерживая меня за плечо.

– Спасибо, я сам справлюсь! Упав с велосипеда, я не потерял способность двигаться, в отличии от чувства собственного достоинства, – я скинул его руку и, взяв велосипед, поковылял в направлении школы. Вот и вырвалось то «погрубее». Да и иди оно все к чёрту. Я вижу его первый и последний раз. Не думаю, что я этим испортил ему день.

Проходя по родным коридорам школы, я привык к косым взглядам «крутых парней» и насмешек от девочек категории «Мисс вырез до пупка». Но сегодня этого было как никогда много. Ну да, парень в крови, хромающий на одну ногу – очень смешно. Хотя, от учеников ШАХа было глупо ожидать чего-то другого.

В медкабинете мне замотали голову бинтом, потому что бинт – единственное доступное «лекарство» для нашей школы. Мне кажется, если бы я пришёл с головной болью, мне бы дали его выпить. Я выглядел как псих-больной, сбежавший из клиники и поэтому поспешил занять заднее место в классе, на последнем ряду. Так, хотя бы во время урока я смогу избежать насмешек. До звонка оставалось все меньше времени, а место передо мной пустовало. Ну и хорошо, смогу спокойно готовиться к экзаменам. Они очень важны для меня и моего комплекса отличника, каковым я и являлся.

Прозвенел звонок и мистер Колинс начал урок. «Повторение основ физики» – как это иронично. Может вспомню что стоит тормозить перед кочками на дороге.

– Чёрт побери! Вот говорили мне что мысли материальны… – подумал я когда в проходе появился тот самый парень в костюме с улицы. Его сопровождал директор Хиллс, выглядевший как всегда весёлым. Быть может он уже с утра приложился к бутылке скотча, а может просто он снова получил денег «На ремонт школы» от поступающих. Каждый день новый повод.

– И так, прошу внимания. С этого дня Мэт Довел будет проходить обучение вместе с вами. Просим к нему относиться исключительно положительно, другого у нас не терпят! – он вышел, всё еще продолжая речь и держав указательный палец вверх, словно древний гений-философ, поднимая нос гордо вверх. Ну да, «не терпят». Ах, если бы он только знал…

И конечно, Мэт меня узнал. Точнее, увидел повязку на голове и понял, что это тот чудик с улицы на велике. Пройдя по классу, он сел передо мной, многозначительно посмотрев на меня перед посадкой. Что он хочет этим сказать? «Думал больше не увидеть меня, да?». Или может: «Во идиот, еще что – то воображает из себя!». Впрочем, какая разница? Всё равно в его глазах я упал ниже некуда, и моя репутация отброса обрела еще одного поклонника.

Дождавшись звонка с урока, я вылетел из кабинета и сразу же побрел в следующий класс, чтобы уж точно никого не встретить. Как выяснилось, физика была единственным нашим общим уроком сегодня, что не могло не радовать.

Благо весь последующий урок, как и в общем то весь учебный день, прошёл без казусов и встреч с Довелом. Выйдя к стоянке, я обнаружил пакет на ручке велосипеда, которого явно не было по моему приезду. Внутри лежала пачка пластырей чёрного цвета (обожаю этот цвет, только его и ношу) и записка.

«В следующий раз следи за дорогой. Надеюсь еще пообщаться,

М.»

Я был в недоумении. Зачем незнакомому человеку заботиться обо мне? Зачем нужно было приносить мне пластыри? Да и наконец, почему он не мог мне их отдать лично?! Потом меня осенило… Это пранк.

Ага, конечно. Так я и поверил. Это не первый прикол, который меня постиг за всё обучение в ШАХе. Были и красящие таблетки, и шарики с водой, и много чего ещё бесящего меня.

По пути домой я думал над запиской и всё же решил. Не надо. Это сейчас не важно и слишком поздно. Я смял её и выкинул в кусты на аллее около моего дома. Это было не впервой. Было много близких мне людей, и все они ушли. Я не подпущу его, он тоже исчезнет. Так происходит всегда и со всеми, всё имеет свойство заканчиваться.

– Да пошёл он…

– Ты что встал на пороге? Заходи, как раз к обеду, -крикнула мне тётя, выглядывая из окна второго этажа. Надеюсь, она не слышала моих речей.

А почему бы и нет? Еда всегда спасает, и в горе, и в радости. Кажется, там завалялась ведро мороженного. Оно было бы кстати.

Я прошёл через нашу лавочку на первом этаже и поднялся наверх. За лавочкой следит моя тетя Лиза. Она продаёт вязанные и сшитые вручную вещи, которые производит тоннами по ночам в своей мастерской. Эта работа убивает её. Она часто болеет, почти не спит, но она счастлива и всегда жизнерадостна. После смерти её сестры Ланы, моей матери, она зарылась в работу. Это ей помогло справится с горем, в отличии от её мужа Роберта. Он сильно запил, но всё-таки смог вырваться на работу. Ему помогло утешение в виде меня, которое давало о себе знать каждый день в школе по слухам и жалобам. Кроме всего, мне требовались ресурсы для моего творчества и существования, без которого ни моя жизнь не имела смысла, ни жизнь тёти Лизы, по её словам. Это сдерживало его, как мы думали.

Когда-то давно мы каждый месяц собирались всей семьей за одним большим столом и обсуждали всё что только приходило в голову. Но это тоже исчезло, источилось с годами, так же как множество мне близких людей, как мои родители, Лана Хиллс и Гордон Мэнс, когда-то счастливая семья, погибшая при шторме в Карибском море. Я не подпущу никого к себе ближе, чем на метр, никогда. Это слишком больно. Само их существование внутри моего сердца уже ранит и приносит боль. И я буду бороться с этим, пока не смогу спокойно остаться один и дожить свою никчемную жизнь.

На обед тётя приготовила шикарный крем-суп из грибов, который я обожал с детства. Как раз его она подавала на стол, когда мы собирались вместе. Она его готовила только для меня, потому что больше никто не переносил его вкуса.

После совместного обеда с моей тётей, я вошёл в распахнутую дверь моей комнаты. На стене весела картина с орлом. Ею все восхищались, потому что она занимала всю стену и была искусно написана маслом. А мне она безумно не нравилась. Это мой подарок маме на её последний во всех смыслах день рождения. После её смерти это единственное, что я забрал себе. Эта чёртова картина так ей нравилась, что я навсегда запомню её улыбку… Ах да, в углу картины красовалась подпись «Кью Хиллс», то есть я. И это вторая причина почему она мне не нравилась.

Прямо под картиной располагался мольберт, как мотиватор творить. Но почему-то это так не работало. На холсте был набросок портрета, находившегося там уже многие дни. Я долго работал над ним, воссоздавая каждую морщинку, каждое пятнышко на их лицах. Наконец он был закончен, и я принялся его расписывать, выводя каждую черту. Это был портрет моих родителей – глубокая рана на моём сердце, которая долго будет заживать. Я просто не хочу их забывать, так вот просто отпустить их. Я просто не могу.

Солнце уже давно село, а я только смываю краску с рук, смотря в окно. Вечерние огни города – моя мечта. Я всегда хотел их перенести на холст и на нынешнем месте это получится отлично. Заклеив пластырем шрам посреди лба, я лёг в кровать, но не мог уснуть. Я смотрел на всё те же далёкие огни города и почему-то думал о Мэте. Чем-то он запал мне в душу, был близок мне по душе. Будто что-то внутри меня говорило: «Он тот, кто тебе нужен. Вы – напарники по разуму». Я ведь не один такой, кто может по поведению человека, даже без слов, сказать, единомышленники вы, или нет? Надеюсь нет, потому что иначе это будет значить что я умалишенный. Хотя, я уже догадывался…