Он не шевелился. Я немножко собрался с силами и решил, что раз он едва живой, то ничего плохого мне не сделает, поэтому встал и по уступу перед ним двинулся наконец к воде. Когда я выпрямился, то увидел, какой он огромный, и удивился. Он был раза в полтора больше обычного человека. И еще не умер. Белая кожа была вся в мурашках, и по ней пробегала еле заметная дрожь. Теперь понимаете, почему я говорил так про высокое искусство? Он же замерз. Но ясно было, что осталось ему уже недолго. Слева, чуть ниже сердца, у него была тяжелая рана. Я заметил ее только сейчас, а когда заметил, больше не хотел туда смотреть. Ужасная рваная рана, зияющая и кровавая, а вокруг треплются на ветру и лезут в рану обрывки рубашки. Неудивительно, что он умирал.

Я уже поравнялся с ним, стараясь не смотреть, и тут он повернул голову и поглядел на меня.

– Осторожно, не коснись цепей, – сказал он.

Я подскочил и вытаращился на него. Голос у него был совсем не как у умирающего. В нем чуть-чуть слышалась дрожь, и неудивительно: бедняга промерз до костей. Но голос у него был ровный и сильный, и в глазах был виден здравый ум.

– А почему к ним нельзя прикасаться? – спросил я.

– Потому что они так устроены, что действуют будто Граница, – ответил он. – Если к ним прикоснешься, то так и не успеешь попить.

Я попятился на дюйм или около того. Отходить дальше я побоялся, чтобы не упасть с уступа.

– А из чего они сделаны? – спросил я. – Впервые такое вижу.

– Из адаманта, – ответил он.

Адамант – это такой алмаз, самое твердое вещество на свете. А приблизительно следующим по твердости, наверное, идет гранит. Мне было видно, что в гранит по обе стороны от прикованного вделаны огромные прозрачные скобы, так что ему приходится лежать, раскинув руки и ноги.

– Вы, наверное, ужасно сильный, раз вас иначе не удержать, – сказал я.

Он даже улыбнулся:

– Да. Хотели наверняка.

Мне тоже так показалось. Я не понимал, почему он до сих пор такой живой.

– Вы ведь не граничный скиталец, правда? – спросил я с сомнением.

– Нет, – ответил он.

Я все смотрел на него, стараясь не коситься на эту его рану, и видел, как он дрожит. Я и сам замерз, но хотя бы мог двигаться, чтобы согреться. А он был прикован так прочно, что и ногой пошевелить не мог ни туда, ни сюда. Пока я смотрел, вода текла себе сбоку от скалы с таким протяжным глуховатым журчанием, что я невольно облизнулся. А он был в цепях – и слышал ее, но не мог достать.

– Хотите пить? – спросил я. – Давайте я принесу вам воды.

– Да, – ответил он. – Воде я буду очень рад.

– Мне придется дать вам попить из горсти, – сказал я. – Набрать-то, к сожалению, не во что.

Я пробрался мимо него, осторожно переставляя ноги и стараясь держаться подальше от цепей. Мне уже был виден ручеек – он стекал по ложбинке в скале сразу за красноватой растопыристой штуковиной, к которой были приделаны все цепи. Уступ там сужался. Я подумал было, что трудновато будет пробраться по скользкому камню мимо этой штуковины, не задев цепей, но тут я понял, что это за шипы. Подошел и нагнулся проверить. Ну да, конечно. Якорь. Одна его лапа была загнана глубоко в гранит, и он весь покрылся оранжевой мокрой ржавчиной, но его было ни с чем не перепутать. А все цепи проходили через кольцо на конце веретена якоря.

Я развернулся на месте так быстро, что чудом не коснулся цепей.

– Это Они с вами сделали! – сказал я ему. – Как Они это сделали? Почему?

Он весь извернулся, чтобы видеть меня. Я понимал, что он сейчас думает только о воде. Я перелез через якорь, чтобы показать прикованному, что не забыл про воду.

– Да, это были Они, – сказал он.

Я подставил руки под крошечный журчащий водопадик и наполнил их как только мог. Но я так разозлился за то, что Они с ним сделали, что руки у меня тряслись, и когда я перелез обратно через якорь, почти вся вода протекла сквозь пальцы. А когда мне удалось протянуть руки к его лицу между цепей, не задев их, воды, считай, не осталось. Он был такой высокий и прикован так плотно, что ему было ужасно трудно опустить лицо ко мне. Наверное, в первый раз он едва ощутил вкус воды. Но я сходил к ручейку еще несколько раз, туда и обратно. Через некоторое время я здорово наловчился. И даже попил сам – после того как отнес ему шестую порцию воды. Он так хотел пить, что просто кошмар, и я все думал, каково бы ему было, если бы я случайно задел цепь и меня бы выдернуло в другой мир в тот самый миг, когда он потянулся губами к воде.

– Что ж вы сразу не попросили? Почему? Что, Они вам запретили?!.

– Нет, – ответил он. – Они не имеют надо мной такой власти. Но я видел, как сильно ты мучаешься от жажды, а я к ней больше привык.

– Вы так давно? – спросил я. Это мы разговаривали, пока я бегал туда-сюда. – Столько же, сколько Летучий Голландец? Вы его знаете?

Он улыбнулся. Он пил и пил и на глазах веселел, несмотря на свое положение. Я очень жалел, что у меня нет с собой ничего съестного, – я бы его еще и покормил.

– Я очутился здесь задолго до Летучего Голландца, – сказал он. – И даже до Агасфера. Почти что с начала миров.

Я едва не ляпнул: «Не понимаю, как вы это выносите!», но это было бы глупо. Куда ему деваться?

– Как Они вас поймали? – спросил я. – Почему?

– Я сам виноват, – сказал он. – В некотором роде. Я думал, Они мне друзья. Я узнал о Цепях и Границах и о том, как устроены миры, и сказал Им, а это было большой ошибкой. Я не представлял себе, как Они воспользуются моим открытием. А потом было уже поздно, и я понял, что единственное спасение – рассказать обо всем человечеству, чтобы оно тоже знало, но толком не успел – Они меня перехватили.

– Очень на Них похоже! – сказал я. – Почему вы Их не ненавидите? Я ненавижу.

Тут он даже рассмеялся:

– О, раньше – да, и еще как. Я ненавидел Их несколько вечностей подряд, уж не сомневайся. Но потом все прошло. Сам увидишь. Все проходит, особенно чувства. – Похоже, это его ничуть не печалило. Кажется, для него было даже облегчением, что Их можно больше не ненавидеть.

От этого я почему-то возненавидел Их еще сильнее.

– Послушайте, – сказал я, протягивая ему примерно десятую горсть воды, – нет ли какого-нибудь способа вас отсюда вызволить? Давайте я, например, поищу адамантовый напильник… Или на цепи где-то есть замок?

Он даже не сразу отпил воды, а посмотрел мне в глаза – и по-настоящему расхохотался, хотя и пытался сдержаться, чтобы не обидеть меня.

– Очень великодушно с твоей стороны. Но у Них все устроено иначе. Если от этих оков есть ключ, он вон там. – И он кивнул в сторону якоря, а потом наклонился попить.

– Якорь? – спросил я. – То есть когда он проржавеет и рассыплется?

– Этого придется ждать до конца миров, – отозвался он.

Я понимал, что он меня деликатно уговаривает не выставлять себя дураком. И когда я побрел за очередной горстью воды, мне было очень тоскливо. Что же мне тогда делать? Я хотел что-то сделать и ради себя, и ради него. Хотел разбить его оковы и раскидать миры. Потом захотел перегрызть глотку кое-кому из Них. Но на самом деле я был всего лишь беспомощным рандомом, которого куда-то сбросили, к тому же еще мальчишкой.

– Кое-что я все-таки могу, – сказал я, пробравшись назад. – Остаться, и составлять вам компанию, и носить воду, и вообще.

– Не советую, – ответил он. – Вероятно, Они до какой-то степени следят за тобой, а я не в состоянии тебе помочь.

К этому времени он уже напился. И сказал, что мне надо идти. Но я решительно уселся на мокрый камень. Я весь дрожал. Мы оба дрожали. Туманная дымка вилась вокруг нас, словно ледяное дыхание великанов. Я посмотрел на него. Он снова откинул голову на скалу, и на лице его читалось что-то похожее на покой – но скорее на смерть.

– Расскажите мне о правилах, – попросил я. – Ведь вы, наверное, знаете их все, раз это вы их открыли.