Я знаю, как прощаться с умершими. Я оплакала их всех. Бросить горсть земли на могилу матери удается многим. Закрывать глаза мужьям приходится тысячам вдов. Рыдать на могиле сына — страшно.

Я знаю, как прощаться с живыми. Я прокляла многих. Друзей, врагов, соседей, завистников и доброхотов посылать легко. Не сразу, но этому учишься. Сначала с трудом, потом с удовольствием, дальше без эмоций.

Я не умею прощаться с вещами. Отпустив сотни людей, не могу отдать свой дом. Даже не имея тела, хожу по пустым комнатам, трясусь над линялыми занавесками. Как? Как можно было испоганить дубовый стол? Соскоблить следы первых магических выбросов моего сына, покрыть лаком столешницу, затертую руками моих родных. Зачем они заменили выточенные мужем ножки на эту резную пародию?

Недоумков я выживаю из дома быстро — слишком хорошо научилась прощаться с живыми. Но не умею отпускать вещи. Здесь живет мое прошлое, я застряла в нем, потеряв настоящее и отказавшись от будущего. Мои останки давно сгнили в земле, но я все еще живу здесь. Старуха из желтого дома — так назвали меня после смерти. При жизни мало кто знал мое имя, я сама его не помнила. И дом давно уже не желтый.

Многие хотели жить здесь. Не успел запылиться фарфоровый сервиз после моей смерти, а сюда въехала семья волшебников. Радовались дешевизне отличного дома, который мы построили своими руками. Охали и ахали над моей посудой, прыгали по кроватям, выкидывали горшки с увядшей геранью. Недолго я терпела. Я — злая старуха. И хоть меня почти не видно, свой дом я смогла отстоять.

Скольких любителей дешевого жилья я выжила! Дом покупали все реже, и я готова была плясать, ожидая, что его оставят в покое. Но всегда находились те, кто верил, что дурная репутация жилья не отразится на нем, а привидение — только приятное дополнение. Дураки! Сожгли бы его, отпустили меня.

Самое страшное произошло лет через двадцать. Новые жильцы выкинули много… очень много. Я чуть не лишила их жизни, вовремя остановилась. Позже пришли другие, принесли новые вещи, которые я стала воспринимать как свои. Но ужиться с живыми все равно не смогла. Потом было затишье. Говорили — война. И я ждала новых врагов.

Он вбежал первым — молоденький, лохматый, громкий. Вроде не дите, но по этажам бегал, как придурочный, и вздыхал над каждой вещью в доме, как девчонка в магазине готового платья. Я пропустила момент и не застала появления второго. Когда вернулась, он внимательно рассматривал мастерскую моего мужа, которую предыдущие жильцы превратили в склад барахла. Я залюбовалась высокой тонкой фигурой и четким некрасивым профилем. В нем было что-то…

Мелкий пронесся по лестнице и запрыгнул на второго, обняв его руками и ногами, словно обезьяна. Я было подумала, что сын, хоть и не похожи. Но они начали целоваться! Два мужика — мало того, мага — лобызались в МОЕМ доме, стоя на МОЕМ паркете! Была б живой — прокляла бы обоих мужской немощью. Чтобы вместо отростков окаянных огурцы повырастали. Тьфу!

Старшего звали Северусом, младшего — Гарри. Они заполнили собой дом под завязку, не оставив ни единого не затронутого уголка. И если Северус обживал только кабинет и мастерскую, то Гарри своей кипучей деятельностью захватил даже чердак. Я оторопела от такого вторжения и несколько дней просто наблюдала. Они ничего не меняли, не выкидывали, не переделывали. Быстро починили мебель, заменили занавески, уставили пустые полки книгами, безделушками, магическими приспособлениями.

На третий день в дом ворвалось полчище молодежи. Они принесли столы, котлы и огромное количество алхимического оборудования. Северус грозно командовал творящимся беспределом — молодые люди его явно побаивались и беспрекословно исполняли приказы. Даже Гарри притих, поглядывая с опаской, хотя обычно они общались свободно и без церемоний. Когда все разошлись, я опять стала свидетельницей противоестественных лобзаний.

Мне понадобилось несколько дней, чтобы восполнить силы. После всплеска моего возмущения часы в доме перестали идти, завяла неубиваемая герань. Но этим содомитам — хоть бы что! Благоустраивали свое нечестивое гнездышко, не обращая на меня внимания. Мое существование в этом мире не материально. Меня даже не видно почти — слишком прозрачная, да и сделать что-то существенное не могу. Но эмоции… Я навевала ужас и отчаяние одним своим присутствием. Могла довести до суицида, лишь проплыв сквозь человека. А тут — ничего. Они словно не замечали меня, хотя видели, конечно. Ни одного вздоха, слова, оглядывания.

Нет, вздохов как раз хватало — особенно по ночам. Я долго собиралась с духом посмотреть, что творят эти нечестивцы. Когда шум превысил допустимые границы, не выдержала. И поначалу даже не поняла, что это было.

В тусклом свете свечей я смогла разглядеть, как Северус облизывал член Гарри. Казалось, он должен был подавиться, вбирая в рот немаленький орган, почти касаясь губами паха. Любопытство меня одолело, и я позволила себе рассмотреть все детально, подойдя ближе и спрятавшись за балдахином. Словно побывала в цирке на выступлении факира со шпагами. Тьфу! Но интересно.

Северус макал пальцы в банку с прозрачным месивом и вставлял их по одному в задний проход Гарри. Пытка же вроде. Да и мальчишка орал во всю глотку. Выкручивал простыни трясущимися руками и закусывал подушку. Но не убегал, а просил, дурной, еще. Вот нелюди! Садист же этот Северус. Была б жива, стукнула бы его стулом по голове слишком умной, чтобы ума этого ненужного вышибить.

Гарри губенку закусил — смотрел так просительно. Я аж пожалела его. А Северус, обмакнув пальцы еще раз, начал свой отросток смазывать. Это что же получается? Как в былые времена — на кол? Тем более, огромный он у него, толстый, в венах весь, и набалдашник сверху. Гарри всхлипывал и причитал: «Давай уже! Хочу тебя. Быстрее, Северус!» Как под заклинанием прямо. Я отошла даже, чтобы на этот ужас не смотреть. Только задницу белую и видела. Но криков боли, как ни странно, не услышала. Двигались они слажено, красиво даже. Дышали громко, шептали что-то. Вот не были бы оба мужиками — залюбовалась бы.

Когда Северус вжался в Гарри и затрясся, тот захныкал тихонечко. Думала от боли, а он прижимался и шептал, как ему хорошо и про любовь рассказывал. Ушла я только, когда они уснули. Странные такие. Вроде в жизни другие, а тут… Уткнулся Северус, как котенок, Гарри в подмышку, обнял его. По всему наоборот должно быть, но им, видимо, законы не писаны, и подстраиваться под стандарты поведения они не намеревались.

Я не приняла, конечно, их связи. Ненормально это. Магов и так мало, чтобы семя в кишечнике переводить. Но к ним присматриваться стала. И вот оказия. Таким отношениям позавидовала бы любая, даже самая приличная традиционная семья. Гарри заботился о Северусе громко, открыто. Готовил завтраки, сжигая параллельно кастрюли, чистил пальто, расправлял одеяло, кричал, как бешеный, когда взорвалось зелье, окатив Северуса кипятком. Причитал над его ожогами и дул после обработки мазью, как маленькому. Его было много, но это не раздражало даже меня. Наоборот.

А Северус любил тихо, почти незаметно. Не ругал, где другой бы прибил, не бурчал и не возмущался. Принимал такого, какой есть, и наслаждался Гарри во всех проявлениях. Так, иногда съязвит для проформы, но это, видимо, у них традиция такая: яд в профилактических целях впрыскивать. А по ночам они прижимались так крепко, словно боялись, что исчезнут. Мне много семей доводилось видеть, но к этим извращенцам что-то притягивало. Живые они были, что ли? Не искусственные. Энергию вокруг себя распускали волнами, словно наверстывали что.

Когда Гарри чуть полкухни не разнес, а Северус очередной эксперимент в лаборатории затеял, я поняла, что эти точно дом сожгут. Не сегодня, так завтра. Сплавят мой якорь на земле, отпустят меня наконец. Только нетерпеливой я стала в последнее время. Решила заранее уйти — посмотреть на этот вертеп оттуда, сверху. Пусть без меня непотребства творят. Противно же. Но интересно…