Такое понимание принципов гуманности было настолько своеобразно и неожиданно, что мистер Шелби не мог не рассмеяться за компанию со своим гостем.

Может быть, вы тоже рассмеетесь, дорогой читатель? Но в наши дни, как вам известно, гуманность принимает самые разнообразные и весьма странные формы, а гуманные люди говорят и делают такое, что просто диву даешься.

Смех Шелби еще более подзадорил Гейли, и он продолжал:

– Странное дело! Сколько я ни пытался вдолбить это людям в голову, все попусту. Взять хотя бы моего прежнего компаньона, Тома Локкера из Натчеза. Ведь неглупый был, а с неграми – сущий дьявол! И все из принципа, потому что на самом-то деле Том добрейшей души человек. Но такая у него, видите ли, была система. Я, бывало, говорю ему: «Том! Если твои девчонки плачут-разливаются, какой смысл кричать на них и хлестать их бичом? Ничему это не поможет. Пусть, говорю, ревут на здоровье. Природа! Тут уж ничего не поделаешь. Гони природу в дверь, она войдет в окно. Кроме того, побои им только во вред, – чахлые они от этого становятся, унылые какие-то и дурнеют очень, особенно мулатки. Ты бы лучше как-нибудь умаслил их, поговорил с ними поласковей. Подпусти немножко гуманности – жалеть не будешь, помяни мое слово. Это куда лучше действует, чем ругань да колотушки, и со временем всегда окупается, верно тебе говорю». Да разве ему вдолбишь! Столько перепортил товара, что пришлось мне с ним расстаться. А жаль, добрейшей души был человек и в делах смыслил.

– Следовательно, вы полагаете, что ваш способ ведения дел имеет некоторые преимущества по сравнению со способом Тома? – спросил мистер Шелби.

– Смею так думать, сэр. Была бы только возможность, а я всегда готов как-нибудь сгладить неприятные стороны нашего ремесла. Например, продажу ребят. Отправлю мать куда-нибудь, чтобы не мешала, – ведь вы сами знаете: с глаз долой, из сердца вон, – а когда дело сделано и назад его не повернешь, она волей-неволей свыкается. Ведь это не белые, которые сызмальства знают, что жена должна жить при муже, а дети – при родителях. Негр на это и не надеется – если, конечно, его правильно воспитать, – значит, он и разлуку переносит легче.

– В таком случае мои, вероятно, воспитаны неправильно, – сказал мистер Шелби.

– Может статься. У вас в Кентукки портят негров. Вы с ними по-доброму, а им эта доброта боком выходит. Сами посудите: какая у негра доля? Мыкаться по белу свету, переходить из рук в руки. А вы носитесь с ним, всячески его ублажаете. Глядишь, он и размечтался не по чину. Каково ему потом придется? Я даже так скажу: на тех плантациях, где другие негры горланят песни да гогочут, словно одержимые, ваши негры чахнут. Мы все, мистер Шелби, думаем каждый про себя, что поступаем правильно, и, по-моему, я со своими неграми обращаюсь, как они того заслуживают.

– Завидная уверенность! – Мистер Шелби чуть заметно пожал плечами, явно испытывая чувство отвращения от таких разглагольствований.

– Ну-с, – спросил Гейли после долгой паузы, во время которой они оба щелкали орехи, – как же вы решите?

– Я подумаю и поговорю с женой, – ответил Шелби. – И вот вам мой совет, Гейли: если вы хотите уладить это дело по своему же способу, то есть как можно тише, никому ничего не рассказывайте. Не то слухи разойдутся повсюду, и тогда не оберешься хлопот. Увезти кого-нибудь из моих негров не так просто, как вам кажется.

– Ну, конечно! Молчок, молчок! Но мне все-таки хочется поскорее покончить с этим делом – уж очень я тороплюсь, – сказал Гейли, поднимаясь со стула и надевая пальто.

– Хорошо, зайдите сегодня вечером часов в шесть-семь, и я дам вам окончательный ответ.

Работорговец с поклоном вышел из комнаты.

– С каким удовольствием спустил бы я этого самоуверенного наглеца с лестницы! – пробормотал мистер Шелби, как только Гейли затворил за собой дверь. – Но он знает, что все преимущества на его стороне. Если бы мне кто сказал раньше, что я когда-нибудь продам Тома одному из этих гнусных работорговцев, я бы вспомнил: «Разве раб твой пес, чтобы ты мог сделать такое?» А теперь, видно, ничего другого не придумаешь. И мальчуган Элизы… Предвижу, какой у меня будет из-за него неприятный разговор с женой – из-за него и Тома. Н-да, вот что значит влезть в долги. Этот субъект прекрасно знает, что я у него в руках, и не упустит случая прижать меня.

Самые мягкие формы рабства можно наблюдать, пожалуй, в штате Кентукки. Основное занятие там земледелие, а так как спокойный, размеренный ритм связанных с ним работ не требует лихорадочной спешки, которой часто бывают подвержены Южные штаты, то и труд негра в Кентукки зиждется на более естественной и здоровой основе. С другой стороны, и кентуккийские плантаторы, довольствующиеся постепенностью в делах благоприобретения, не знают соблазна стать на путь жестокостей, – соблазна, от которого трудно удержаться слабой человеческой натуре, когда возможность быстрого обогащения перевешивает другую чашу весов, где нет ничего, кроме интересов беззащитных и бесправных рабов.

Те, кому приходилось посещать кентуккийские поместья и видеть благодушное отношение тамошних хозяев и хозяек к невольникам, а также горячую преданность некоторых невольников своим господам, может статься, поверят поэтической легенде о «патриархальном» укладе жизни в тех местах и тому подобным сказкам. Но на самом деле эти отношения омрачает зловещая тень – тень закона. Покуда в свете закона эти человеческие существа, наделенные сердцем и способностью чувствовать, не перестанут быть вещами, собственностью того или иного владельца, покуда разорение, какое-нибудь несчастье, промах в делах или смерть доброго хозяина будут обрекать их на горе и непосильный труд, до тех пор вы не найдете в рабстве, даже там, где оно обходится без жестокостей, ни одной хорошей, ни одной хоть сколько-нибудь привлекательной черты.

Мистер Шелби принадлежал к тому типу людей, каких немало на белом свете. Он был добродушен, мягок, снисходителен к окружающим, и его негры не могли пожаловаться на тяжелую жизнь. Однако за последнее время Шелби много и довольно безрассудно играл на бирже, наделал больших долгов, и теперь его векселя, выданные на довольно крупные суммы, попали в руки Гейли. Эта небольшая справка должна служить ключом к предыдущему разговору.

Что касается Элизы, то, подойдя к дверям столовой, она уловила несколько слов, из которых ей легко было заключить, что гость – работорговец и хочет купить кого-то у ее хозяина.

Выйдя в коридор, она хотела подслушать их дальнейшую беседу, но ей пришлось поспешить на зов хозяйки. И все же Элиза была почти уверена, что работорговец предложил мистеру Шелби продать ему ее сына. Неужели это ей только послышалось? Сердце замерло у нее в груди, потом бешено заколотилось, и она так крепко прижала к себе Гарри, что мальчик с удивлением посмотрел ей в лицо.

– Милочка, что с тобой сегодня? – спросила Элизу миссис Шелби, когда та опрокинула умывальный кувшин, уронила рабочую корзинку и, наконец, сама того не замечая, подала хозяйке длинную ночную сорочку вместо шелкового платья, которое ей было приказано достать из гардероба.

Элиза вздрогнула.

– О миссис! – проговорила она, подняв на хозяйку глаза, потом расплакалась и, всхлипывая, упала в кресло.

– Элиза, милая! Что случилось? – воскликнула миссис Шелби.

– О миссис, миссис! К хозяину пришел работорговец, они сидят в столовой и разговаривают. Я сама слышала.

– Вот дурочка! Ну и что же из этого?

– Миссис, неужели хозяин продаст моего Гарри? – И бедняжка откинулась на спинку кресла, не в силах сдержать судорожные рыдания

– Продаст Гарри? Какие глупости! Будто ты не знаешь, что твой хозяин не ведет никаких дел с южными работорговцами и не продает своих слуг, разве только тех, которые выходят из повиновения. Ах, дурочка. Да кто захочет купить твоего Гарри? Глупенькая! Сама в нем души не чаешь и думаешь, что все от него в таком же восторге. Ну, перестань плакать и застегни мне платье. Вот так! А теперь уложи мне волосы, заплети их в косы, как я тебя учила, и не смей больше подслушивать под дверями.