Кьори идет рядом. Неровной тропки нам достаточно на двоих, мы занимаем столько же места, сколько вышагивающая впереди широкая, коренастая Цьяши. Кьори, явно привыкшая к нагромождению коряг и провалов, смотрит подруге в спину, я же ― в основном, под ноги, опасаясь споткнуться и ушибиться.

– А когда ты идешь туда одна, прорубаешь дорогу сама?

Она качает головой.

– Я эти ножи и не подниму, пробираюсь так. Но я редко бываю у светоча одна, обычно меня сопровождает кто-то из командиров. Это им дают указания. Я… ― она понуро вздыхает, ― проводник. Змеиная жрица в большей степени, нежели жрица светоча. Нужна, чтобы отгонять змей там, где их много.

Чувствуется: она не слишком довольна своей долей. Невольно испытываю новую волну симпатии, теперь из-за нашей схожести ― схожести слабых. Нога вдруг проваливается меж мшистых коряг, я жалобно взвизгиваю и неуклюже расставляю руки, ища равновесие. Как отвратительно. Устоять удается с трудом. Обернувшаяся Цьяши награждает меня красноречивым взглядом и заявляет, вроде бы не обращаясь ни к кому конкретно:

– Даже если экиланы не знают этой тропы, скоро узнают.

Она новым взмахом срубает широкий пальмовый лист и прибавляет шагу.

– Идем. ― Кьори помогает мне выбраться. ― Недалеко осталось. И не бойся… экиланы не придут. Они суеверны, опасаются змей. А их тут…

Я взвизгиваю снова: рядом проползает гадюка. Змея не обращает на нас никакого внимания, но я при виде блестящей чешуйчатой спины содрогаюсь и хватаю Кьори за руку, сглатываю слюну, замираю как вкопанная. Та заканчивает:

– …Много. Но если не наступишь, не нападут. И главное…

Звучит воинственный клич, за ним ― свист лезвия. На землю падает срубленная лиана; приглядевшись, с ужасом понимаю: не лиана, а еще одна змея, изумрудная кобра. Раздутый капюшон похож на плотный лист. Цьяши оборачивается на сей раз с неприкрытым самодовольством. Но Кьори не спешит ее хвалить.

– И главное… ― с напором заканчивает Чуткое Сердце. ― Не убивай их. Ни в коем случае не убивай местных змей.

Я и так вряд ли смогла бы, я и мышь не уничтожу. Совет нужнее воинственной особе с клинками. Она сплевывает сквозь неровные передние зубы:

– Почему это?

– И чем только ты меня слушала? Помнишь, почему мы не взяли мангуста? И зачем вообще повстанцам нужна я?

Говоря, Кьори смотрит на убитую кобру. Половинки разрубленного туловища шевелятся и вытягиваются; у передней удлиняется хвост, а у задней отрастает голова. И вот уже две живые змеи шипят на Цьяши. Я зажимаю рот, борясь с желанием в очередной раз завизжать и с другим ― развернуться и лететь обратно, подальше отсюда, к подземным убежищам, путь в которые давно потерян, забыт и скрыт. Но я справляюсь с собой и делаю новый шаг. Две кобры теперь сопровождают нас. Их тела иногда сливаются с травой.

Змеи охраняют путь к Саркофагу ― это Кьори рассказала, помогая мне переодеться в здешний наряд Джейн: длинную рубаху, обмотки и чешуйчатый доспех, благо, достаточно легкий, чтобы я выдержала вес. Змей полчища; Лощина кишит ими так, что пройти к светочу и не быть укушенным почти невозможно. Змей запрещено убивать, потому что из каждой убитой рождается несколько новых, эти новые ― злее прежних. Когда кто-то однажды взял с собой мангуста и тот съел гадюку, змееныши полезли из его нутра, проломив грудину. Их было два десятка. С тех пор никто не приводил зверей на заросшую тропу, не трогал живущих здесь тварей. И стало ясно, что род змеиных жриц ― род Кобры ― не должен пресекаться, иначе дорога заказана. Однажды он все-таки пресекся. Об этом Кьори говорила с горечью.

Она была ребенком, когда все случилось, и не знала, что отличается от сородичей. Она верила бабушкиным словам, что тонкие черты, прохладная кожа, когти и дар усмирять животных музыкой ― лишь забавные странности. И она не собиралась присоединяться к повстанцам: ей нравилось мирно жить на краю Агир-Шуакк, в отличие от Цьяши, рвавшейся в его сердце. Не там Кьори собиралась провести жизнь… а потом последняя змеиная жрица пала в бою с экиланами, не родив дочерей. Тогда и вспомнили, что у кого-то из мужчин рода Кобры была связь с женщиной из «зелени» и осталась дочь. Смешанные союзы не порицаются в Агир-Шуакк, но и не распространены, потому что либо не дают потомства, либо дают калечных выродков. Кьори ― спасение повстанцев ― родилась здоровой. Я наконец поняла: грациозная девушка вправду напоминает змейку, а разозлившись, раздувает невидимый узорчатый капюшон.

Кьори забрали и обучили всему, что должна уметь жрица: ловко двигаться, складно говорить, подчиняться командирам и не бояться змей. Но прежде всего, ― играть на тростниковой свирели, зачаровывая кишащих в Лощине существ и пробуждая того, кто в Саркофаге. А позже Кьори предстоит родить от кого-то из мужчин рода Кобры здоровую девочку и приумножить кровь жриц. Предрешенная судьба. И я еще считала предрешенной свою.

– Кто он? ― спрашиваю я, когда Цьяши в очередной раз обрушивает нам под ноги несколько лиан. ― Этот правитель… светоч… мертвец? Почему он остался с вами? И как?

– Ты вправду хочешь знать? ― отзывается Кьори. ― Тебе едва ли понравится, даже Жанна приняла его главную тайну с трудом.

Она держит меня под руку, опасаясь, что я упаду. Мы похожи на прогуливающихся подруг, и Цьяши это явно раздражает. Пару раз она уже отгибала ветки так, чтобы хлестнуть нас побольнее, вот и сейчас я вовремя перехватываю гибкий побег с мелкими красно-розовыми бутонами. На ладони остается ожог, точно уцепилась за крапиву.

– Да… ― растираю руку. ― Приму, если Джейн приняла…

– Тогда слушай. ― Кьори нервно облизывает губы. ― Так будет даже лучше, по крайней мере, ты меньше испугаешься. Лощина ― священное место, там лучше не кричать. Там, в земле, последний Саркофаг из созданных Разумными Звездами. Спасительный… ― она запинается.

…История, которую она рассказывает, похожа на кровавую сказку еще сильнее предыдущих. Я забываю смотреть под ноги, ― вглядываюсь в жрицу, вслушиваюсь, одновременно завороженная и переполненная отвращением и ужасом ― ужасом девушки, верящей в другое. В то, что лишь один Человек за всю историю мира воскресал и воскрешал.

Разумные Звезды, местные божества, не слепили жителей Агир-Шуакк из глины, не создали из света и воды. Они взяли за основу свои же ранние творения: сначала вырастили из семян «зеленый» народ, затем, не в полной мере довольные, решили выяснить, что получится из зверей. То, как они сделали это, напоминает не Божий акт Творения, а эксперимент безумца, кого-то вроде доктора Фауста или вовсе ― Виктора Франкенштейна.

– «И исторглись из земли Гробы-Саркофаги… Большие для мужей, меньшие ― для жен. И было их по два на каждый Звериный Род. Легли во Гробы те Он и Она от каждого Зверя. И когда легли они, сманенные Звездным Светом, Свет тот затопил мир. И вышли из Саркофагов уже не Звери, но существа о двух ногах, вольные и разумные. И пожалели Звезды о Деянии. И раскололи Саркофаги молниями, дабы никто более не лег в них и не поднялся оттуда…»

– Но «звериным» уже не нужны были гробы, чтобы плодиться, вот в чем загвоздка, ― бесцеремонно обрывает подругу Цьяши. ― Они ведь уже знали, как сношаться. И благополучно делают это до сих пор.

– Цьяши!

Гибкая Лоза смеется и отмахивается, к нашим ногам падает ветка. Кьори вздыхает, аккуратно перешагивает ее, подобрав полы травяной юбки, и продолжает рассказ.

Светочи ― род Белой Обезьяны ― получили власть, потому что первыми присягнули Звездам на верность и вознесли молитву. Прочие «звериные» в большинстве оказались слишком горды и кровожадны, «зеленая» же ветвь ― робка. Мужчина и Женщина из рода Обезьяны сумели объединить, примирить и успокоить разрозненный молодой народ и повели его за собой. Что же касается Саркофагов, боги действительно уничтожили их, не желая новых творений. Уничтожили все, кроме одного. Саркофаги несли в себе даже не магию, а домагию ― силу, сотворившую мир и не зависящую от поступков и судеб населивших его существ. Саркофаг Обезьяны боги сохранили, спрятав от смертных. Он был явлен только века спустя, когда…