– А физик? – напомнила я ей прошлогоднее увлечение нашим учителем. Тогда, влюбившись, Оксана мечтала остаться на кафедре, работать рядом с ним лаборанткой.

– Физик – это детское. Физик – Учитель, с большой буквы. Но он уже старик, вся голова седая. А Серов – совсем другое. Его взгляд говорит даже тогда, когда молчит он сам. А как умен, разносторонне талантлив! Ты видела морские пейзажи на стенах в клубе? Его работы!

Вот это новости, таланты объявились. А мне-то Серов показался просто бабником.

– Вот как! Он еще и художник.

Тишка почувствовала насмешку в моем голосе и замолчала.

Вдруг она тихо ойкнула – производственная травма. Уколола палец иглой. Тишка засунула пострадавший палец в рот и стала смачно его сосать.

Вскоре она снова принялась за шитье и уже другим, почти равнодушным тоном спросила:

– Катя, а тебе что, по сердцу Островский?

Ну и словечки подбирает, тургеневская барышня. Я не хотела говорить с ней об Островском. Тем более, что сама не знала, как к нему отношусь.

Я могла бы сказать лишь одно: его внимание на вечере было мне приятно.

– Мы просто разговаривали, – отмахнулась я и вновь решила подойти с другого конца к ее делам – подловить, что ли.

– Тишенька, скажи, Серов у тебя первый?

На этот раз Тишка замолчала надолго. Я даже подумала, что она не расслышала мой вопрос. Наконец послышалось тихое, как выдох:

– Первый давным-давно был.

Вот те раз! У меня на глазах происходили все ее безумные любови на расстоянии. Никак не думала, что с кем-то дошло до постели.

– И кто? Расскажи.

– Это мой отчим.

– Отчим? А когда это случилось?

Я не раз видела ее отчима. Он казался мне слегка занудным, но вполне положительным мужиком.

Не пил, не скандалил. Немного угрюмый. Он обычно лежал на диване с техническим справочником в руке. Тишка говорила, что на заводе его ценят как хорошего рационализатора. Он и дома думал над разными шаблонами, приспособлениями. И Тишка никогда на него не жаловалась.

– Давно уже. В седьмом классе, когда ты в венбольнице лежала. – Тишка говорила все тише и тише, почти шепотом. – Как-то матери не было дома. Он вошел в мою спальню и взял силой.

– Так вдруг, ни с того ни с сего? А до этого не подкатывался?

– Он и жил-то с матерью всего полгода. Видно, присматривался…

– И ты никому не рассказала?

– Нет, я боялась. И стыдно было.

– И часто это потом происходило?

– Еще один раз. Мне уже страшно было оставаться с ним дома вдвоем. Я нож под подушкой держала. Решила, убью, если еще раз сунется. А в то время моя бабушка болела. Она от той же болезни, что и твоя, скончалась. Только твоя – дома, а моя в больнице лежала. И мать при ней дежурила. Вот отчим в ее отсутствие снова ко мне полез. Тут я нож из-под подушки схватила и в пах ему метнула.

– Ну и?..

– Он, конечно, без труда мою руку перехватил, нож только царапнул по бедру. Разъярился, слов нет. Красный, всклокоченный. Обычно он свою лысину волосками с боку покрывал. Водой смочит, пятерней пригладит. А тут над одним ухом длинная прядь висит, лицо перекошенное. Одежду на мне разорвал и так издевался, так издевался… даже грудь искусал.

Речь Тишки прервалась, и она разрыдалась. Потом она сняла очки и положила их на тумбочку, продолжая всхлипывать. Я вскочила со своей кровати и подсела к Тишке.

– Неужели ты и тогда промолчала, матери не рассказала?

– Он пригрозил: «Скажешь кому – убью!» Я хоть и дрожала от страха, в ответ бросила: «Подойдешь еще – самого убью!» Но маме не стала говорить. Она и так места себе не находила: врачи уже сообщили, что бабушка безнадежна. А тут еще я бы ее расстроила. Конечно, мне хотелось раскрыть ей глаза на этого подонка. Да она, может, еще и не поверила бы.

Она знала, что я отчима недолюбливаю. Мне этот тип сразу не понравился, когда он впервые явился в наш дом. У нас с мамой и отношения после его прихода ухудшились. А он больше после того раза не подходил. Видно, тоже испугался.

Я погладила Тишеньку по голове. Называется, лучшая подруга. Столько лет молчала! Но разве я сама рассказывала кому-нибудь про игры своего отчима «в котика»? Теперь я окончательно уверилась в том, что Петров был моим отчимом. Вот что эти отчимы с падчерицами вытворяют! Спасибо моему, что больно мне не делал. А тут такой кошмар пережить!

– Тишенька, и со мной ведь было почти такое.

– Как, с родным отцом? – изумилась она. – Да разве это возможно? Какой же свиньей надо быть, чтобы к дочери в постель залезть!

Ее близорукие глаза, полные сочувствия и печали были сейчас необыкновенно красивы. Я впервые заметила, как преображаются глаза человека, когда он настроен на твою волну.

– Он мне, оказалось, не родной. Бабуля перед смертью открыла.

– А где же родной?

– Я и сама не знаю. Думала, Островский.

– Островский?

– Да, бабуля так думала, но она ошиблась. И теперь я не знаю, где искать своего настоящего отца.

Да знаешь, я боюсь даже его найти.

– Боишься? Почему?

– Ну, вдруг противным окажется, как… – Я чуть было не назвала фамилию Серова, но вовремя запнулась. Нравится он Тишке, пусть. – Вдруг забулдыга какой или преступник. Я знаешь сколько испереживалась уже здесь, в части, когда то одного, то другого за отца принимала. Да ладно. А где твой настоящий отец?

– Он умер давно. Я его не помню, маленькая была.

– Наверно, когда умер, это лучше всего. Мертвые плохими не бывают.

– Что ты говоришь, Катюша. Разве можно так о родном человеке! Отцы никогда плохими не бывают.

Отец – это, понимаешь, такое высокое, святое. Это почти как. Бог на земле. Если бы мой отец был жив, я бы знаешь как его любила! Пусть он горбатый, маленький и некрасивый. Дело в мужском духе, поддержке. Возьми нас с тобой, что без отцов выросли. Я – затюканная, мужчин боюсь, их грубости. Понимаешь, только Серов помог преодолеть мне этот страх.

Он такой ласковый, такой нежный. И знаешь, – Оксана еще гуще покраснела, – я впервые испытала оргазм. А взять тебя, – вернулась она к теме безотцовщины, – ты, как мальчишка, отчаянная, никому не веришь, никого не любишь. Все пытаешься что-то доказать. А вот у Эльки – нормальный, родной отец.

И она – нормальная девчонка: и отличница, и расслабленна по жизни. Чувствует, что ее все любят, все принимают. Ты все-таки ищи отца. Вдруг найдешь, тогда сразу счастливой себя почувствуешь.

Тишка прямо огорошила меня своим признанием об оргазме и рассуждениями о крутой дорожке, по которой вдут девчонки без отцов. Я считала, что мои проблемы с поведением возникли из-за пьющей матери. А Тишка говорит, что важнее чувствовать плечо отца, защиту. Может, это в детстве имеет значение. Вот, к примеру, Маринка, дочь Островского, – какой примерный ребенок! А я всю жизнь себя в обороне чувствую. Любой непонятный взгляд в мою сторону как атаку воспринимаю. Тотчас взрываюсь. Выходит, будь у меня отец, защита, я бы мягче была, спокойнее. Но я уже почти взрослая. Вот будет у меня муж, будет и защита. Я тотчас подумала о Юрке Нежданове. Заместитель отца?

Нет, конечно нет. Это – иное. А что бы изменилось, окажись Островский действительно моим отцом? У него другая семья. Все равно вместе с ним я не смогла бы жить. Я не знала ответа на этот вопрос, но внутреннее чувство говорило мне, что моя жизнь началась бы с нового рубежа, подтвердись его отцовство. Увы, не подтвердилось.

Неожиданно напряжение последних дней – рухнувшие надежды, случайная связь в пьяном виде, неистовство Юрки, внимательность Островского и все другое – смешалось в колючий огромный ком, застрявший в груди. Я заплакала от безысходности.

Нет, ничто не изменится в моей жизни. Я так и обречена кувыркаться все отпущенные мне дни. Слезы текли и текли из моих глаз.

Оксана погладила меня по голове. Ее пальцы утонули в моих спутанных кудрях.

– А ты помнишь, как у тебя было? Ну, с твоим отчимом.

– Почти не помню. Я тогда еще в школу не ходила. Просто он разные неприличные игры затевал.