Непобедимая армада двинулась на защитников Англии. Она состояла из огромных высокобортных кораблей с массивными, весом в тысячу тонн и больше, башнями на носу и корме. На парусах красовались яркие изображения святых и мучеников, в то время как корпуса были выкрашены в зловещий черный цвет, а с нок-рей свисали тяжелые абордажные крюки. Английские же корабли резко отличались от испанских своими размерами и легкостью. На белоснежных парусах виднелся крест святого Георгия, а борта переливались белым и зеленым – цветами королевы. Они спокойно дрейфовали на мелководье, ощетинившись видневшимися из бойниц пушками.

Бой получился горячим и ожесточенным, однако к часу дня закончился и ни одна из сторон так и не смогла объявить себя победительницей. Испанцы приготовились к ближнему бою. Их новые пятидесятифунтовые ядра предназначались для уничтожения такелажа противника, зато легкие корабли англичан обладали большей маневренностью, а их орудия с длинными дулами отлично поражали цель на дальнем расстоянии. Английские корабли быстро передвигались вокруг неповоротливых судов армады, атакуя подобно маленьким злым собачонкам, что кусают толстую неповоротливую овцу. После нескольких часов сражения, не в силах одержать победу, обе стороны приняли мудрое решение разойтись, при этом Англия не потеряла ни единого корабля.

Армада продолжала свое тяжеловесное наступление, величественно пересекая залитый солнцем залив Лайм. С прибрежных холмов зрители с тревогой наблюдали за продвижением испанской флотилии, а тем временем из небольших городков Дорсета отчалила целая вереница маленьких суденышек, нагруженных провизией, водой и боеприпасами для английских моряков.

В субботу, 27 июля, корабли армады бросили якоря близ французского порта Кале. Здесь испанский адмирал, герцог Медина-Сидона, мог пообщаться с герцогом Пармским, испанским генералом, командующим десантом, а английский флот соединился тем временем с оставшимися кораблями под командованием лорда Сеймура и закаленного в боях ветерана сэра Уильяма Винтера.

Лондон тем временем жил ожиданием. В городе множились самые разнообразные слухи и предположения. Одни говорили, что Дрейка взяли в плен. Другие утверждали, что в сражении при Ньюкасле затонул английский флагман. На волне всех этих слухов англичане не могли думать ни о чем, кроме предстоящего сражения. В среду, 7 августа, ожидался самый высокий прилив у Дюнкерка, поэтому предполагалось, что войска герцога Пармского пересекут Ла-Манш именно в этот день, чтобы высадиться на английской земле, в Эссексе.

Графа Лестера, Роберта Дадли, назначили командующим войсками, присвоив ему звание генерал-лейтенанта. Королева намеревалась отправиться на побережье, чтобы самолично наблюдать за ходом сражения, но Лестер не позволил, изложив причины своего решения в письме.

«Теперь что касается вашей персоны, самой утонченной и священной, о которой мы неусыпно заботимся… Каждый смертный должен испытывать трепет при мысли о вас, особенно теперь, когда ваше величество проявила неслыханную отвагу, решив отправиться к отдаленным границам королевства, чтобы встретиться с врагом лицом к лицу и защитить своих подданных. Однако, моя дражайшая королева, я не могу вам это позволить, ибо от вашего здравия зависит все в вашем королевстве, и посему мы обязаны беречь его превыше всего!»

Свое раздражение и гнев королева выместила на придворных дамах. Ей ненавистна была сама мысль о необходимости оставаться заточенной в Лондоне. И лишь Бесс Трокмортон смогла наконец немного успокоить ее величество здравым советом.

– Может быть, вам отправиться в Тилбери и устроить смотр войск? Уверена: ваше присутствие несказанно их воодушевит.

– Господи, Бесс! Пожалуй, ты права! Мы непременно отправимся в Тилбери. Уж против этого брюзга Лестер ничего не сможет возразить.

Граф Лестер благоразумно согласился с решением королевы, ибо, как никто другой, понимал ее беспокойство. Ей передали записку от него:

«Моя светлейшая королева, да не изменится ваше предназначение, если Господь дарует вам здоровье!»

Королева спустилась вниз по Темзе в Тилбери 6 августа. Ее величественная яхта с белыми и зелеными знаменами была до отказа набита придворными дамами, избранными придворными джентльменами и менестрелями, которые наигрывали веселые мелодии, призванные хоть ненадолго отвлечь ее величество от насущных проблем. Следом шли несколько барок со слугами, лошадьми и королевской каретой.

Рейли присоединился к армии, а вот графа Эссекса ее величество не пожелала отпускать. Роберт Деверо, не будучи трусом, с болью и стыдом переживал принятое королевой решение. Велвет, самая младшая из фрейлин, чтобы не перегружать судно королевы, вызвалась плыть на яхте брата и позвала с собой Эйнджел и Бесс. Даже в розовом платье Бесс выглядела невероятно бледной и изнуренной, и Велвет в который раз убедилась, что подруга без памяти влюблена в Уолтера Рейли, подвергавшегося опасности. Впрочем, высказать свои догадки вслух Велвет не решалась. Ведь если Бесс предпочла все держать в себе, значит, так тому и быть. Проявлять любопытство и лезть в душу было бы непростительной бестактностью и могло негативно сказаться на их дружбе.

Несмотря на серьезность ситуации, на яхте, рассекавшей воды Темзы, царила почти праздничная атмосфера. Все облачились в лучшие наряды, а в трюмах яхты хранились многочисленные корзинки для пикника, заполненные до отказа холодными жареными цыплятами, пирогами с крольчатиной, свежеиспеченным хлебом, сырами, персиками, вишней и фруктовыми пирожными. За бортом яхты Саутвуда покачивалась на воде плетеная корзина, в которой можно было разглядеть несколько керамических бутылей с охлаждающимся вином.

– Думаете, завтра испанцы и вправду нападут на нас, милорд? – спросила Эйнджел у Робина.

Даже в своем платье из небесно-голубого шелка, немного выцветшем и тесноватом в груди, девушка была невероятно хороша. Королева не баловала своих воспитанниц, особенно из бедных семей, но, ослепленный любовью, граф Линмут ничего этого не замечал. Для него она была самой чудесной девушкой на свете.

– Боже упаси! – ответил Саутвуд. – Но в любом случае вам не нужно бояться, госпожа Кристман: вы под моей защитой.

Эйнджел очаровательно зарделась, и Велвет с удивлением заметила, что ее обычно острая на язык подруга вдруг оробела и притихла. Что, скажите на милость, с ней такое? Велвет поймала на себе взгляд Бесс, и та улыбнулась, прочитав ее мысли.

– Вам тоже страшно? – спросил у девушки Алекс.

– Нет! – поспешила ответить Велвет. – Я готова с мечом в руках защищать Англию, лишь бы не дать проклятым испанцам завладеть ею!

– Браво, petite soeur![1] – одобрительно кивнул Робин. – Ты настоящая англичанка, преданная своей стране. Отец гордился бы тобой.

В полдень королевская яхта прибыла в Тилбери и бросила якорь в доках рядом с блокгаузом, где ее величество уже поджидал Лестер со своими офицерами. Едва только нога королевы в элегантной туфельке ступила на пристань, прогремел пушечный залп, раздалась барабанная дробь и заиграли флейты. Две тысячи всадников во главе с сэром Роджером Уильямсом выстроились на берегу в ожидании королевы, еще тысяча отправились раньше в Ардерн-Холл, резиденцию мистера Рича, где должна была остановиться королева, и тысяча сопровождали карету ее величества. В окружении преданных людей Елизавета пребывала в приподнятом настроении и хоть опасалась нападения, все же твердо верила, что сила духа и смелость ее народа помогут одолеть врага. Она не допускала и мысли о поражении, хотя с моря еще не поступило ни одного донесения.

В карете рядом с ней сидел граф Лестер. Как и самой Елизавете, прошедший год дался ему непросто, и все же он собрался с силами, чтобы встать во главе армии. Годы давали о себе знать, но до сих пор никто не мог усомниться в искренней привязанности Роберта Дадли к королеве, оставшейся такой же сильной, как и его амбиции. После смерти первой жены он надеялся, что королева все же выйдет за него замуж, и долго ждал, а когда стало ясно, что шансов у него нет, с досады женился на ее кузине, вдовствующей Летиции Ноллис. Свадьбу сыграли тайно, поскольку ни жених, ни невеста не желали рисковать своим положением при дворе. Когда же правда выплыла наружу, королева пришла в ярость. Граф и графиня впали в немилость, но Елизавета скучала без Дадли и вскоре вернула его ко двору. Летиции повезло меньше, и она вынуждена была ждать прощения еще несколько лет.