Санитарный поезд лязгнул буферами, дернулся несколько раз, заскрипев всеми сочленениями одновременно, затрясся, будя всех, включая тяжелораненых и всхлипнув, пару раз, сипло паровозным свистком, загромыхал колесами, набирая скорость.

– Поехали,– свесил стриженую голову с полки вагонной Ленька танкист, слегка подбинтованный – там сям, рыжими от мази Вишневского бинтами. Леньке повезло – остался жив один из всего экипажа. Выскочил из своего люка механика-водителя, чтобы проверить, почему правая гусеница зависла, и машину завертело вокруг собственной оси. Т-34-ый совершенно неудачно подставился боком к траншеям немцев, и это очень не понравилось командиру экипажа – товарищу младшему лейтенанту Воробьеву.

– Чего сидишь, хлеборезкой щелкаешь, сержант?– рявкнул он сзади в ухо Леньке, врезав ему кулаком по шлему. Хорошие шлемы придумали наши конструкторы для танкистов, надежные, противоударные. Толчок получился резкий и если бы не налобник, то Ленька наверняка получил бы травму в виде шишки, а так… даже и не обидно, почти.

– Есть!– ответил Ленька и, дернув шнур-петлю фиксирующий люк, вывалился из машины на броню, привычно извиваясь, там – где нужно. А через минуту он уже докладывал командиру, сунув чумазое лицо обратно в люк:

– На мину наехали, выбило трак. Кердык, приехали, товарищ командир. Без технички хрен натянем,– Ленька проорал все это в полумрак и успел услышать в ответ команду: – Экипаж, к машине,– а в следующую секунду в борт, под самую башню врезался немецкий снаряд – 88 миллиметровый и, пробив броню, привел в детонацию боекомплект танка. Рвануло так, что башню сорвало с ползунов и швырнуло вверх метров на десять, вместе с душами мгновенно сгоревшего экипажа. Леньку отшвырнуло в сторону, крутнуло пару раз в воздухе и он покатился колобком, вспыхнув при этом свечкой. И тут ему опять повезло, удачно прикатился, в полыхающем, промасленном комбезе, в воронку от авиабомбы. Бомба была солидная и ямищу выковыряла – будь здоров, недели две назад никак не позже, потому что на дне ее уже успело образоваться приличное болотце в полметра глубиной. В него и влип Ленька с маху, гася липкой грязью пламя, успевшее подпортить целостность обмундирования и его шкуры под ним. Взрыв, грязевая эта ванна, и кульбиты пиротехнические перед ней, настолько ошеломили Леньку, что он потом, как ни старался в медсанбате, а вспомнить не мог, каким образом выползал из воронки. Отрывочно мелькали в памяти звезды россыпью над головой и узкий серпик лунный, то выныривающий, то снова прячущийся за лохматыми облаками или дымом пожарищ. Еще лицо чумазое вспоминалось с глазами черными на пол лица, что-то шлепающее беззвучно губами. А уж в медсанбате, получив первую помощь и очнувшись на брезентовых носилках весь в бинтах, как мумия египетская, Ленька впервые в жизни оказался в абсолютной тишине. Это его так удивило, что он даже, превозмогая боль в обожженных кистях, дотянулся ими до лица и содрав с него бинты, заорал в полную силу легких. Вопля этого он не услышал и завертел головой, как Т-34-ый башней, влево и вправо, пытаясь сообразить, куда это он попал в место такое тихое. Справа от себя ничего интересного он не увидел. В серый брезент палатки носом уткнулся, а вот слева много чего и сразу. Обмотки серые на ногах санитара сначала, а потом, когда он мимо прошаркал, то увидел Ленька такое от чего его тут же и стошнило. Культю окровавленную увидел, свесившуюся с носилок. Сквозь бинты сочилась кровь, и культя ритмично стучала по пыльному полу, разбрызгивая ее во все стороны. Ленька заорал, давясь вчерашним сухпайком, выскочившим из желудка и рядом с его лицом кто-то присел, заботливо гладя по голове и вытирая лицо куском марлевой тряпки пахнущей хлоркой. Ленька успокоился и когда марлю с его лица убрали, бинты кровоточащие уже не увидел, а увидел женское лицо в пилотке со звездочкой и двумя косичками, торчащими крысиными хвостами из-за ушей. Лицо сочувственно улыбалось и шевелило пухлыми губами. "Контузило меня",– сообразил Ленька и вспомнил лицо младшего лейтенанта Воробьева, сверкнувшее ему зубами из люка на прощанье.– "Ребята сгорели. Мишка, Санька и Трофимыч",– мысль эту он, очевидно, озвучил вслух и лицо женское, над ним склонившееся, перекосилось в сочувственной гримасе, сморщило носик курносый и все той же марлевой тряпкой, принялось вытирать выступившие на глазах слезы.– "Жалеет, сестричка",– подумал Ленька и улыбнулся благодарно в ответ.

– Вот и ладненько, вот и молодец. Лежи спокойно, миленький. Скоро транспорт придет и повезут тебя в госпиталь. Повезло тебе, миленький. Ноги, руки целенькие и обгорел не сильно чтоб. Лицо совсем не пострадало, почти. Ты поспи, миленький,– услышал Ленька, как сквозь вату, почти угадывая слова, на пределе слышимости и обрадовался этому обстоятельству так, что у него заурчало в животе.

– Я сейчас тебе каши принесу,– отреагировала как нужно сестричка и исчезла из поля зрения, а в поле этом опять появились носилки напротив, с той самой культей в бинтах, но теперь весь этот кровавый натюрморт на Леньку впечатление произвел не столь стрессовое, как в первый раз. Может быть потому, что стучать перестал калека, а руку кто-то заботливо зафиксировал бинтами. Только слегка дергалось плечо и Ленька, приподняв голову, разглядел собрата по несчастью, забинтованного так, что он не понял лицом или затылком голова его к нему повернута. А в уши полезли звуки, наливаясь силой и эмоциями. Слух явно возвращался не по дням и часам, а по минутам. Сестричка появилась с миской алюминиевой и принялась пихать Леньке в рот кашу гречневую, приговаривая ласково:

– С тушёночкой, тепленькая еще, кушай, миленький,– и Ленька послушно глотал теплую кашу, не чувствуя ее вкуса, а потом провалился вдруг сразу в дремоту, убаюканный голосом медсестры. Очнулся уже в грузовичке, куда его заволокли санитары на носилках и, потревожив при этом ожоги, разбудили. Ленька взвыл, когда его за плечи и ноги, переложили с носилок на дощатое покрытие, слегка припорошенное соломой.

– Голосистый,– одобрительно прохрипел один из санитаров – дядька с рыжими усами.– Раз орет – значит, будет жить служивый,– поставил он диагноз незамысловатый и, подсунув под голову Леньке солдатский сидор, крякнул сочувственно и присел рядом.– Поехали,– крикнул он, повернув голову в сторону фанерной кабины полуторки.– Полна коробочка.

– Курнешь?– спросил Леньку санитар, несколько минут спустя, заметив, что тот вытаращился в затянутое облаками небо. Ленька мотнул отрицательно головой. Курить ему не хотелось, хотя курил он с детства, но сейчас просто забыл о том, что такая дурная привычка вообще существует.

– Ну, смотри,– философски буркнул санитар.– Аль некурящий?– Ленька опять мотнул головой отрицательно, и санитар понял его, проворчав:

– Бывает. Меня в финскую, когда зацепило миной и кишки вывернуло, так я цельную неделю продержался без этого зелья. Чуть вовсе не отвык. А потом ни че. Оклемалси,– грузовичок встряхнуло на очередной колдобине и санитар, шепотом матюгнувшись незамысловато, поправил сидор под головой Леньки, скривившегося от боли и прикусившего губу, а потом рявкнул на весь лес, по которому колдыбала полуторка:

– Эй, лапоть сельский, живых людёв везешь ить, паскуда. Сучий ты сын…– в конце санитар добавил непечатно пару десятков слов и в результате этого авто поехало тише и плавнее.

– От жеж, гад. Пока не обложишь семиэтажным, ни хрена не сооброжат,– удовлетворенно фыркнул санитар, поудобнее пристраиваясь рядом с запасным колесом, на которое медработники свалили кучей различное имущество. В основном сидоры с сухпайками.

Полуторка, скрипя и скрежеща коробкой скоростей, ползла полдня и к вечеру вкатилась на улочки железнодорожной станции, разбитой в пух и прах авиацией.

– Легкие, сами прошу, выгружайтесь,– скомандовал санитар сопровождающий.– Шевелись, шевелись, мужики,– и Ленька, к своему удивлению сел и при этом, схватившись за борт обшарпанный и избитый в щепки, сумел остановить головокружение. Слегка поплыло все вокруг, секунд на несколько и даже уши слегка заложило при этом, но потом изображение вполне прилично прояснилось, и двоиться перестало, выбив при этом и пробки ватные из ушей. Тарахтел мягко двигатель полуторки, стонали легкораненые сквозь зубы и жалобно в полный голос вскрикивали перемещаемые "тяжелые". Ленька встал на трясущиеся ноги и оглядел себя, на сколько это было возможно. Окинул взглядом ноги в кирзачах с прогоревшими голенищами и торчащими сквозь пропалины портянками, остатки комбеза, местами едва сохранившегося, и натянутого в медсанбате прямо на бинты.