Глава Тринадцатая.
Колено, глаза и сигареты.
Неприятный ком начал быстро подкатывать к горлу, будто за считанные секунды становясь больше, чем я сама. Сглотнуть его было невозможно, а совсем было больно даже дышать от такого распирания.
В моих глазах начали краснеть мелкие, почти незаметные капилляры, будто стеклом покрылись зрачки, и кожа была объята холодом. Будто мне лет совсем не столько, сколько было на самом деле. Словно я вновь впервые видела перед своими глазами приходящего в сознание, будем честными, трупа.
Тамара попыталась дёрнуться вперёд, но быстрее это сделала я. От того, как мое колено ударилось о ребро постели, послышался легкий треск и боль медленно начала растекаться уже по всему телу. Только мои ладони, с каждой секундой становясь ещё холоднее, чем прежде, уже подрагивая, легли на колючие щетинистые щёки Олега.
Его взгляд был таким же стеклянным, как будто передо мной сейчас был не человек, а восковой манекен; зрачки, устремлённые в одну единственную точку, даже не дрожали, а по моей щеке медленно спустилась горячая слеза.
Он молчал. Девочка, стоявшая совсем неподалёку наблюдала за нами со стороны, сама потихоньку позволяя скатываться крупным слезам по розовым щечкам.
Одна моя ладонь нащупала ледяную мужскую руку под одеялом, а от ее холода мурашки пробежали по моей спине. Нервы нужно было собрать в кулак, и мысли следовало бы привести в порядок, но сделать это было невозможно - впервые за долгое время я так за кого-то волновалась; впервые за несколько лет мне была небезразлична судьба пациента настолько, что даже сводящая судорогой все тело боль была отставлена на второй план…
Узнавать себя я совсем перестала во всем. Проклятая Москва.
-Брагин… Олег,-чуть ли не через каждый слог мне приходилось набирать в грудь новую порцию воздуха, и каждая следующая попытка давалась в два раза больнее предыдущей; моя рука вспотела до неприличия быстро, пытаясь даже так отогреть мужскую ладонь, но от этого кожа не стала теплее и даже не пыталась этого сделать. Мой голос дрожал так, будто вместо связок у меня в горле было огромное маковое поле, а любые попытки произнести хоть один звук - ураган, начинающий ломать и рушить все на своём пути.
-Брагин, если ты меня слышишь… Пожалуйста, сожми мою ладонь. Вот, чувствуешь?..-я начала медленно пытаться то ли щекотать, то ли щипать твёрдые пальцы, но не прошло и секунды, как вся моя ладонь была зажата в крепкий кулак. Новая порция боли начала пытаться одолеть мой мозг, но в отсутствии сна почти сутки он, кажется, оградился от окружающего мира; абстрагировался от всего, происходящего вокруг.
Взгляд оставался все тем же бездушным стеклом, от чего по моей душе прокатывать легкий холодок, медленно но верно охватывающий собой все, что только можно было задеть. Соленая жидкость начала быстро скапливаться где-то между зрачками и ресницами, от чего ощущаться стал ещё один отвратительный признак подступающей тоски по прошлому - слизистые разъедало пощипывание, которое становилось с каждой секундой все более ощутимой.
Сил терпеть уже не было : я медленно вытянула свою ладонь из его руки, поднимаясь на ноги и тут же понимая, что удар не обошёлся для моего колена просто ударом.
-Спи,-чуть шёпотом пробормотала я, пытаясь не моргать - не делала этого совсем, чтобы упрямые слёзы не скатились вниз. Никто не должен был их видеть; ни одна живая и мертвая душа.
И когда сырые ладони уже через пару адских шагов встретились с плечами его дочки, та не стала сопротивляться. Наверное, она их все-таки увидела…
Скорее, почувствовала, чем осязала своим зорким глазом, и, кажется, я тоже ощущала медленное биение ее сердца у себя в груди. Мои ладони становились лишь мокрее, а ее крохотные руки сжимали платьице; кажется, на ткани уже тоже появились мокрые следы, но этого тоже никто не должен был видеть : может, лишь Олег, но этого делать он не мог. Колготки пчелиной расцветки уже сползли вниз, оказываясь чуть топорщащимися коленками на голени. И, судя, по блестящим туфелькам на детских ножках, по ярким бантикам на бывших хвостиках; да даже по отглаженному платью, хотя оно было таковым только днём, такой вечер явно не входил в ее планы.
Мы вместе покинули палату. Мое колено начинало ныть не хуже меня, но только одно отличие все-таки было : своих истерик я никому не показывала, а вот мениск рьяно пытался вынудить меня распространить эту информацию вокруг.
Когда защёлка на дверях реанимации щелкнула, попадая в паз, я глубоко вдохнула, а затем ещё медленнее выпустила весь воздух наружу. Тамара, напряженные плечи которой прежде держали мои ладони, сама, кажется, начала поникать телом, а что можно было говорить о душе?
Придти в себя мне оказалось сложно : даже ладони, успевшие остыть и стать абсолютно ледяными, не сумели привести мое состояние в норму. Понимая причины такого психа собственной нервной системы, я бы спокойно забыла этот случай, но передо мной все так же стоял ребёнок, а в глубине души мне начинало хотеться выпить. Кто он вообще такой? Так, провели вместе одну ночь, на утро разбежались. Сама даже не помня всех подробностей, да и не только подробностей, я начала ощущать потребность в тех чувствах, что той ночью жили во мне. На очередном выдохе в груди стало совсем пусто, от чего ребра начало ломить внутренним давлением. Непередаваемое ощущение, как и его руки, держащие меня за балконом в полночь.
Терпеть было бесполезно. Мокрые дорожки перерезали щеки своими сырыми бликами, оставляя лишь красные капли у кромки ресниц; ладони стёрли стыд с лица земли и моего лица заодно. Я присела за спиной девчушки, а нога в один момент отдала резкой болью в позвоночник, от чего из глаз уже буквально брызнули слезы.
-Тома,-и от них избавиться мне удалось успеть, лишь после этого разворачивая девочку лицом к себе, а та… Ее глаза были красными, щеки мокрыми и, что самое страшное, губы немыми. Впадая на пару секунд в ступор, я не нашла больше ничего лучше, кроме того, что сделала в следующий миг.
Девочка оказалась в объятьях, уткнув мокрый нос в чужой халат на моих плечах; всхлипов, стонов, криков - да никаких звуков не было слышно, кроме тишины, окружающей нас. Только в голове я ещё слышала биение детского сердца : крохотного и безумно сильного. Ком в горле уже удавалось спустить вниз, а наконец сумев выдавить хоть слово, я попыталась успокоить Тамару.
-Олег поправится. Не плачь, пожалуйста… он очень сильный, он сделает все, что сможет и нет, но он выкарабкается. Только ты должна будешь ему помочь в этом…
-Чем?-совсем безнадёжный голос пробрался к моим ушам через ткань одежды и плотность воздуха.
-Чем я могу ему помочь? Это ты можешь его спасти, ты же врач, а я просто ребёнок, даже не человек…
На долю секунды мои мысли совсем перепутались, оставляя на задний план потребность говорить, но спустя тишину и поднятый на меня снизу вверх взгляд девочки, я, кажется, вернулась в себя. Точно не моих объятий ей сейчас хотелось, и насиловать ее своей неоправданной лаской было бы совсем глупо. Правда, Марина, угомони окситоцин…
-Ты его родной человек, понимаешь? Да, ты многого не можешь делать в силу своего возраста, но ты можешь помочь ему своей поддержкой. Поверь, я знаю, о чем я говорю… Я буду делать все, что будет зависеть от меня, как от врача, но медицина без веры и стремления самого человека - это ничего.
-А не как от врача?-полушёпотом сорвалось с губ девочки. Уже не мои ладони держали ее ручонки, как это было прежде : она сама медленно сжала мои пальцы в силу собственных возможностей,а огромные глаза были устремлены прямиком в глубину меня.
-В смысле?
-В прямом. Ты же меня понимаешь, я вижу… После тебя у него никого не было, по крайней мере ночевал он всегда дома, со мной. Если не веришь, можешь спросить… У него можешь спросить. Ты же заставила у него сглодан что-то сдвинуться с места; и он тебя часто вспоминает, или уже «вспоминал». Мы в кино ехали вчера, на Снежную Королеву. Я его очень долго упрашивала, а он не хотел ехать, вот и не надо было…
