- Послушай, Крис, - обратился он, когда дочь вернулась. - Скажи, как тебе удается сохранять равновесие между рассудком и эмоциями?
- Надо прежде всего избавляться от догм в видении мира, где разрастается пропасть между фактами и риторикой, а единственной реальностью считать самого себя и избегать, чтобы тебя использовали в достижении чьих-то целей. Восприятие жизни должно быть целостным. Нужно быть верным себе, честным перед собой и не опираться на такие фальшивые ценности, как государство, власть и престижный статус. Для моего поколения не принципиально, сколько мы покорим вершин, важен сам процесс восхождения. Честность в отношениях непременно означает и не использование других непотребных качеств как средство достижения своих целей.
- С какой же меркой подходить к деяниям, не отвечающим твоим моральным принципам? - поинтересовался я. - Легко сказать "все люди братья", но если будешь признавать и за злоумышленниками право на достоинство и индивидуальность, они от этого только выиграют. Как же относиться к тем, кто попирает свободу, насилует тело и сознание людей?
- Думается, окончательного торжества зла, насилия и лжи не произойдет, но совсем искоренить их тоже вряд ли удастся, - Кристина допила оставшийся на дне джин. - И в отношениях с порочными надо уважать их право на достоинство. Это признак нашей силы, а не слабости. До каких бы глубин порока ни опустился человек, он всегда достоин сострадания...
Слушая Кристину, я мысленно соглашался с теми, кто провозгласил наступление в Америке "Великой эпохи разочарования и поиска себя". Все больше людей сознавало, что достигнутое ими относительно высокое, а для многих стран невиданное материальное благополучие не гарантирует обычного человеческого счастья: после овладения многими технологическими премудростями и повышения экономической эффективности, дары духовные не посыплются автоматически, и даже магическая сила денег упирается в свой предел: и с ее помощью трудно чувствовать себя в полной безопасности.
На смену старым идеалам приходили новые. У молодежи они выражались в духе товарищества, готовности поделиться с другими самым сокровенным, в избавлении от снобизма и расовых предрассудков, в беспокойстве катастрофическим состоянием природы и качеством жизни. Страх не убил в молодых надежду, и даже развенчание героев-идолов не внесло в них душевной сумятицы. Они восстали против государственных воспитателей, внушавших им: "Не думайте и делайте, как мы!"
Трудолюбие извечно боготворилось в Америке, делать дело привыкли надежно, качественно и красиво. Но молодые начали относиться к работе пристрастнее, не принимая то, что считали бессмысленным или аморальным. Такой была и Кристина, своим видом, манерами, жестами и одеждой излучая непосредственность. И только в словах девушки улавливалась доля патетики. Наблюдая за ней, я думал о закономерности и логичности того, как почувствовав свою беспомощность изменить мир, она и ее сверстники приходят к выводу: принимайте их такими, какие они есть, или вообще оставьте в покое!
Хорошо помню и Дженнифер, мать Кристины. Девизом стиля ее поведения и одежды были простота и естественность. Фигуру она считала важнее лица, важнее фигуры - лишь средства, которые ее сохраняют: хорошее здоровье, чистый воздух, прогулки за городом и глубокий сон. Она не боялась ни безделья, ни изнуряющей ра-боты. Предпочитала рано вставать и рано ложиться спать, почему ее и не было при нашем разговоре. "Лично меня после двенадцати вообще ничего не волнует, даже ваша беседа", - сказала она и вежливо удалилась.
В этой женщине привлекательным казались раскованность, милые манеры, жесты, походка и стиль, принадлежавшие ей и никому другому. Даже перед требованиями моды Дженнифер сохраняла неповторимость, следуя одновременно заповедям известной законодательницы Габриэль Шанель: "Невозможно иметь сразу две судьбы, необузданного дурака и умеренного муд-реца, вести бурную ночную жизнь и заниматься творческой работой днем..." Помня об этом, она всегда высыпалась всласть при открытых окнах, но и в работе себя не жалела, всячески поддерживала бодрость духа, а дух в свою очередь отплачивал ей заботой о здоровье тела.
Дженнифер могла бы и не работать, но решила не ограничиваться уготованной ей ролью домашней хозяйки. После окончания университета сотрудничала с престижным литературным журналом. Лишь после рождения дочери все основное время стала уделять ее воспитанию и хозяйственным заботам, читая урывками новинки литературы, посещая выставки и театральные премьеры. Но домашние обязанности угнетали, и она вновь занялась делом, которое ее привлекало. По натуре человек пылкий и эмоциональный, она всегда рассказывала мужу и дочери о своих мечтах и планах. Ее жизненное кредо: можно быть умной, красивой, практичной и сентиментальной одновременно, но главное для современной женщины - материальная независимость.
- Как ты думаешь, что больше всего льстит женскому тщеславию? поинтересовался я у нее однажды.
- Наверное, репутация целомудренной грешницы, способной на милосердие и безжалостность, - ответила она, точно ждала моего вопроса. - Став юридически равноправной, женщина осталась рабыней духа. Томление по любви вечно терзает ее душу, ей нужен господин, которого можно полюбить, с удовольствием ему покориться и быть под его защитой. Она бросается из крайности в крайность, качается как маятник Фуко. Осознание, что у нее нет загадок, приходит к ней, когда маятник оказывается где-то посередине, но лишь на одно короткое мгновение. У женщины ум не похож на мужской непредсказуемый, беспокойный, неустойчивый, нуждающийся в сильных стимулах. Тело же ее подчиняется общим законам, но даже самое нежное к нему прикосновение никогда не заменит сопереживания, сочувствия, доброты и заботы...
Мужа она считала идеалом мужчины, который прежде всего понимает и ценит ее. Со всеми его не-совершенствами и достоинствами, постоянством и переменчивостью Дженнифер любила мужа как партнера по переживаемым ею радостям, неудачам, разочарованиям. Достаточно уверенная в себе и материально независимая от него, она, тем не менее, видела в муже свою вторую, главную опору - эмоциональную и интеллектуальную, стараясь отвечать взаимностью. Секрет их взаимоотношений таился не только в четком видении слабых и сильных сторон друг друга, но и в том, что каждый в первую очередь отмечал в них для себя лучшее, даже, когда не все получалось, как хотелось. Рядом с ним она всегда чувствовала себя хорошо и легко, ничего невозможного от него не требовала - все должно быть естественным.
Как-то Дженнифер призналась, что это ее второе замужество:
- Во всяком случае для меня, второй брак - уникальный во многих отношениях опыт, позволявший одни и те же вещи воспринять иначе. Первый брак совершается чаще автоматически, во втором же все приобретает большую зрелость. Это своего рода возрождение молодости, открытие новых ощущений, привычек, склонностей, интересов. Однако нет никаких гарантий, что второй брак будет счастливее первого - все зависит от взаимопонимания, умения удовлетворять желания другого, от совпадения желаний и способности понимать друг друга без слов...
Вопреки происходившему в жизни ее подруг, Дженнифер продолжала упорно верить в идеал супружества и любви, была верна мужу и мистическому слиянию чувств, когда исчезают защитные реакции и ты с другим открыт, словно наедине с собой. Но одновременно ей не хотелось терять в супружестве свою индивидуальность от слишком тесного слияния и "отданности", перед ней стояла, как перед всеми женщинами, знакомая дилемма - в любовном чувстве ярче всего выражаются личность и свобода выбора, но оно может привести и к утрате собственных интересов, мнений, своего "я". Что предпочтительнее?..
- Ты догадываешься, почему супружеские узы в Америке все менее прочны? - поинтересовалась она у меня однажды. - Потому что мы выходим замуж или женимся чаще не по расчету, а по любви...
С тех пор, как мы виделись последний раз, прошло несколько лет, я вернулся из командировки домой и вдруг нежданно-негаданно получил письмо с калифорнийским штемпелем, в котором Дженнифер дала знать, что они с мужем "потеряли друг друга навсегда". О подлинных причинах она не писала, оставалось только догадываться.
