– Правь, Димочка, правь…

А он тихо матерился и не знал, что делать, потому что машину тащило вниз, а метрах в двадцати начинался крутой обрыв. Тогда Степанов зажал в ладони острый огрызок рычага передачи, перевел его на первую скорость, и машина, дрогнув, остановилась.

– Правь, Димочка, правь, – продолжала повторять Надя.

– Чем мне править?! – закричал он тогда. – Что ты болтаешь?!

А она ведь ни разу не потянулась рукой к ручке дверцы…

Все вокруг нас хрупко и непрочно. Зачем мы забываем и об этом? Стекло хрупко? Чушь. Что есть на свете более ломкое, чем человеческие чувствования?

Мы начинаем предавать себя в дни счастья, не замечая этого. Во всяком горе жди радости. Значит, и в счастье должно ждать горя?

– Надо покрутить ручкой, – сказал шофер и засмеялся.

«Веселый парень, – подумал Степанов, – с таким не соскучишься. Тхань был настоящим водителем, а этот еще совсем мальчик».

– Давай ручку, – сказал Ситонг, вылезая из машины.

Шофер долго копался у себя под сиденьем, а потом сказал:

– Нет ручки.

– Чем же я тебе буду крутить? – рассердился Ситонг. – Пальцем, что ли?

Шофер рассмеялся, и Степанов тоже.

– Ничего, – сказал Степанов. – Сейчас мы развернем машину на месте и пустим ее вниз. Она пойдет под гору и заведется со скорости.

Они взмокли, разворачивая машину. Им приходилось удерживать ее над пропастью, но они все-таки ее развернули.

– Садитесь, – сказал шофер, – сейчас заведется. А внизу есть площадка, там можно развернуться. Там большая площадка…

Но они не сели в машину, потому что снова услыхали самолет.

22.13

– Ты заметил, что обостренное чувство совестливой стыдливости у женщины унижает мужчину? – спросил Эд. – Длительно стыдливая женщина может сделать мужчину импотентом.

Билл смущенно хмыкнул.

– Ты что, девственник?

– Нет, командир. Только меня развратные женщины без стыда совершенно не волнуют. Мне самому стыдно за них. Я люблю нежность.

– Это потому, что вы теперь все слишком рано начинаете.

– Нет, командир. Про это больше болтают.

– Посмотрите-ка, а они все еще стоят. Они не могли нас слышать, мы подлетали из-за хребта.

– Обезьяны, – сказал Билл, – чарли проклятые.

– Они люди, а не обезьяны. Зачем ты так? Надо уважать врагов. Если мы воюем против обезьян уже пять лет и по-прежнему сидим по горло в дерьме, то кто же тогда мы сами-то?

– На них надо бросить пять водородных штучек, и все кончится.

– Кто их будет кидать? Ты?

– Ну и что? Я кину.

«А ведь этот действительно кинет, – подумал Эд, – и с ума потом не сойдет».

– А дети?

– Какие дети?

– Их дети. Маленькие дети. Они ведь тоже сгорят…

– Что – дети? «А ля гер, ком а ля гер»…

– К тому же ты знаешь французский?

– Я беру уроки.

Эд почувствовал затылком, как осклабился его второй пилот. Достав расческу, Эд уложил растрепавшиеся волосы. В расческе тихо потрескивали молнии.

– Ты спишь с мадам Тань?

– О чем вы, командир? – скрывая улыбку, ответил Билл. – Я не понимаю, о чем вы говорите…

– Ну-ка, внимательно посмотри: они на том же месте или сдвинулись?

– Чуть сдвинулись.

– К Лаосу.

– Странно, вначале они ехали во Вьетнам. Хватит горючего еще на один круг?

– Хватит. Не возвращаться же с бомбами…

– Можно отбомбиться здесь.

– По пустой машине?

– Ну и что? Все равно – урон для техники.

– Им русские пригонят взамен этой еще десять штук.

– Почему русские? А может, китайцы?

– Китайцы сами нищие.

– Ты стратег, а?

– Нет, командир. Просто я так думаю.

– Опять ты думаешь, черт возьми! Хватит тебе думать, – я завидую тем, кто не думает…

– Мадам Тань купила вашу книжку.

– Ну?! Она умеет читать? Я думал, что она только умеет… Это прекрасно, когда туземная красавица умеет не только… но к тому же читает книжки.

– Она метиска. Ее отец был французом. А мать – камбоджийка.

– О, это прекрасно, когда отец француз…

– Она говорит, что вы пошли в авиацию из-за неудачной любви.

– Скажи на милость: она и про неудачную любовь знает?

– Зачем вы так? Она очень хорошая…

– Сколько ей?

– Тридцать.

– Молодец. Всегда надо учиться на женщинах, которые старше. Я начал с одногодок и только сейчас понял, какую сотворил глупость. Женщина, которая старше, понимает, что измена это глупость и мелочь… Переспал с кем-то – ну и переспал… Вообще-то мужчины совестливее женщин. Разница в возрасте, Билл, – единственная гарантия прочной любви. Запиши это, старина, запиши. Это купят даже в «Крисчен сайенс монитор» для раздела «Мысли бывалого идиота».

22.24

– Вот сволочь, – сказал Ситонг, – что это он к нам прицепился? Может, диверсанты передали им по рации, что я везу европейца? Они решили, что ты – какой-нибудь важный начальник, а не писатель, какой-нибудь Че Геварра, вот и охотятся. За простым Патет Лао они бы так не охотились…

– Зачем я им нужен? – усмехнулся Степанов. – Лишние дипломатические осложнения.

– Никаких осложнений. Бомбой разнесет в клочья, а они скажут, что это мы тебя… – и он присвистнул, изображая, что «они» сделали бы со Степановым.

– Да?

– Конечно.

И они оба рассмеялись.

– Ты отчего не женишься, Ситонг?

– Нельзя.

– Почему?

– Война идет.

– Тебе не страшно воевать, у тебя нет детей.

– Наоборот, – возразил Ситонг. – Когда есть дети – погибнуть не так страшно: после тебя останется на земле твое семя…

– А если ты останешься жив, а они погибнут? Тогда как?

Шофер осторожно кашлянул и быстро взглянул на Ситонга. Тот ничего не ответил, но Степанов заметил, как у него замерло лицо и вспухли желваки. Ситонг достал флягу и молча протянул ее Степанову.

– Не хочу. Спасибо.

Ситонг отвернул крышку и сделал несколько глотков.

22.30

– Вот теперь они едут, – сказал Билл, – только теперь они снова повернули во Вьетнам. Что это они – то сюда, то туда?

– Посмотри по карте – здесь начинается горный коридор, нет?

– Да. Точно. Я думаю, надо ехать домой, командир. Горючего не хватит – думается мне.

– Опять ты думаешь… Что это за манера такая, – проворчал Эд, прикидывая остаток горючего. – Ты не охотник?

– Что?

– Я спрашиваю – ты не охотник, случаем?

– Нет. Отец мне запрещал охотиться. Он говорил, что это негуманно. Чем лесные птицы виноваты, когда их бьют из ружей с собаками? Надо охранять живность – ее и так мало осталось на земле. У нас дома всегда жили утята… Вся наша семья любит уточек…

22.34

– Гони! – закричал Ситонг. – Гони, скорей!

На этот раз он услышал самолет, когда уже было поздно выбегать: американец хитро подкрался из-за хребта и теперь догонял машину сзади.

– Стоп! – крикнул Ситонг.

Машина, взвизгнув тормозами, замерла на месте.

– Вперед!

Шофер дал максимальную скорость, но машина все равно ползла очень медленно, оттого что дорога по-прежнему шла вверх. Ситонг кричал на шофера, парень растерялся и, вместо того чтобы дать подсос, врубил большой свет. Длинный, как крик, луч белого света повис в ночи.

– Идиот! – заорал Ситонг. – Идиот! Гони скорей, за поворотом – скала!

«Какая скала? – подумал Степанов. – При чем здесь скала? Здесь кругом скалы».

– Гони! Гони! Кричал Ситонг.

– Не кричи, – сказал Степанов, – ему так трудно править.

И вдруг в луче света, примерно в двадцати метрах перед собой, они увидели спасение: дорога уходила в скальный тоннель.

Степанов никак не мог выдохнуть воздух, хотя ему хотелось это сделать, а самолет ревел где-то совсем рядом.

– Ты гений, Ситонг, – шепнул Степанов, – только бы успеть, ты гений…