– Паука должна постигнуть кара за совершенные предательство и злодеяния…

– Жан! – перебил меня отец Иаков. – Оставь Паука в покое, его судьба предрешена Господом, и поверь, ему воздастся сторицей. Я задал вопрос: что лично ты получишь от этой войны, кроме удовлетворенного чувства мести?

– Я верну себе свое место, падре!

– Твое место – в монастыре, мой мальчик, – грустно сказал старик. – Ты плод кровосмесительного греха, и тебе не место в мире. Ты занимал определенное положение, пока был жив твой отец. После его смерти, запомни, никто и никогда не поддержит твои права. Я считаю это величайшей несправедливостью, но…

– Как это, падре? Я же бастард, а вы не поддерживаете позицию церкви, матери нашей! – со злостью выпалил я доминиканцу.

Причем я даже не знаю, кто я был в этот момент: бастард д’Арманьяк или Александр Лемешев. Старик озвучил мое реальное положение, которое я наотрез отказывался понимать и принимать своими мозгами человека двадцать первого века. И теперь от осознания реальности меня душила дикая злоба в моих обеих ипостасях.

– Да, не удивляйся, в данном случае я не поддерживаю официальную позицию церкви по некоторым причинам… – Старик допил сидр, поставил кружку на стол, секунду помолчал и продолжил: – Ты плод любви, Жан… запретной, но любви. Ты достоин заменить своего отца. Ты обладаешь для этого всеми качествами. Ты вырос на моих руках. Я тебя люблю как собственного сына. И мне достаточно этих причин, чтобы не соглашаться с твоим нынешним положением. Но, увы… этого мало. Тебе лучше смириться. Война же лишь ввергнет наши земли в пучину раздора и не принесет тебе ровным счетом ничего.

– Падре… я не хочу с этим мириться. Жизнь есть борьба: не важно, против чего, но ты жив, пока борешься. Мне не место в монастыре…

Старик, услышав стук деревянных подошв в коридоре, прервал меня, приложив палец к губам.

В дверь стукнули, и после приглашения в комнату вошел невысокий молодой монах с выдающимся крючковатым носом, бросил на меня быстрый взгляд и с поклоном доложил приору:

– Отче, вода готова.

– Хорошо, ты свободен. Теперь удели внимание слуге нашего гостя. – Отец Иаков жестом руки отправил монаха. Подождал, пока шаги его затихли, и сказал мне: – Доедай, мой мальчик, и пойдем, я тебя провожу и покажу, где что.

Доедать и допивать, собственно, уже было нечего. Я когда волнуюсь, то жру как крокодил. Да и мясо оказалось очень вкусным, хотя, по-моему, немного недосоленным.

– Я уже. Благодарю вас, падре. Мне надо взять запасную одежду.

Старик несколько удивленно посмотрел на меня, но провел в конюшню. Там около похрупывающих овсом расседланных коней сидел Тук и с поражающей скоростью наворачивал ложкой в большой миске.

Увидев меня, он подскочил.

– Ваша милость, я расседлал и обтер коней. Братья любезно выделили нам отборного овса…

Я одобрительно кивнул ему, взял чистое белье и последний чистый набор одежды из сумок, подумал и забрал с собой грязное белье. Невелика шишка, постираю и сам… главное, чтобы никто не подсмотрел, как я это делаю, – явно самозванцем посчитают, да еще и придурковатым.

Помещение, где мылись монахи, немного удивило. Баней оно, конечно, не было, но какие-то сходные черты наблюдались.

Несколько деревянных лоханей, каменные лавки вдоль стен и даже шкафчики без дверей с гвоздиками для одежды. Пол выложен каменной плиткой, есть сток воды. И главное, в помещении чисто…

Вот как после увиденного не плюнуть в рожу современным историкам, расписывающим поголовную нечистоплотность в Средневековье? Одно им счастье, что они в будущем, а я в прошлом.

Для меня приготовили большущий железный котел горячей воды и медный, поменьше, с холодной. Несколько грубых льняных простыней, плошку с густой, комковатой, едко пахнущей субстанцией неопределенного цвета и большой глиняный кувшин с жидкостью, пахнущей ромашкой. М-да, похоже, аналоги мыла и шампуня. Полный банный парадиз… в средневековом варианте, конечно. Да и ладно. На безрыбье… сами знаете, какую позицию примешь. Ничего. Выживу – будет средневековым неряхам революция в банном деле. Еще какая…

Вымылся до скрипа; субстанция, заменяющая мыло, мылилась плоховато, но отмывала, а вот аналог шампуня привел мои волосы в невообразимо пушистое состояние, куда там разным «Нифеям» и «Проктурам-Гемубелям» вместе взятым.

С бельишком повозился, конечно, подольше. Объемы несоизмеримо больше, чем у современного. Камиза вообще на сарафан в сборках похожа. Но справился. Одеваться в свою одежду не стал, не быстрое это дело, а накинул приготовленную мне сутану и влез в сандалии с деревянной подошвой. Тоже, к счастью, чистые.

Вот так… Теперь патлы остричь, тонзуру на макушке выбрить, и чем не бенедиктинец? Хотя нет. Категорично нет. Хрен вам, а не монастырь.

Никогда и ни за что… Не мое это. Даже в иезуиты, хотя они по своей деятельности моей натуре и поближе будут. Старик совсем, наверное, из ума выжил, такое мне предлагать. Хотя он предлагает искренне… Искренне заблуждаясь.

Не я стану контом д’Арманьяком, так им станет мой еще не родившийся братик. Вот что-то хочется верить, что мачеха носит мальчика. Уж он-то имеет все права. На худой конец дядюшку Шарля вызволю из Бастилии. А сам? Сам при них… Посмотрим. Вариантов море… Мое инцестное происхождение доказать документально надо. Я с матушкой еще не беседовал. Могла она теоретически согрешить? Могла… Да масса вариантов. Главное – загнать Паука куда подальше…

Нет! Никаких монастырей. Хрен вам всем.

Я еще средневековых девок не пробовал…

Всего четырех людишек извел…

Только в одном поединке поучаствовал…

Ни одной графини я еще не совратил, тем более – герцогини…

Вот так! Настроение если особо не поднялось, то сам я точно наполнился бодрой уверенностью.

Ну все, Паучок, кто не спрятался – я не виноват…

От избытка чувств смахнул эспадой пучок сушеной мяты, висевший на притолоке, и отнес белье Туку с приказанием высушить до утра или готовиться к взбучке.

Теперь можно опять с приором дискутировать.

Старик так и находился в моей комнате, на столе разместились новый кувшин с сидром и деревянная плошка с фруктами.

– Жан, у меня такое странное впечатление, что тебя подменили, – встретил меня проницательный бенедиктинец фразой, заставившей насторожиться.

– Почему, падре? – По спине прошел холодок…

Неужели все-таки прокололся?

– Не знаю… – Лицо старика выражало легкую растерянность. – Ты мне кажешься другим… Лучше, что ли. Или просто повзрослел?

– Потеряв отца, падре, сразу взрослеешь… – выдохнул я облегченно.

Пронесло…

– Ну да. – Старик согласно кивнул. – Испытания тебе выпали не из легких. Ничего, мальчик мой, все скоро закончится. Я смогу выхлопотать тебе сан в Италии… или даже при Ватикане. А пока переждешь время в монастыре.

– Падре… – я налил полную кружку сидра и ухватил прошлогоднюю грушу в плошке, – неужели вы меня так плохо знаете? Как вы могли подумать, что я соглашусь?

– Жан, это не шутки. Луи – очень мстительный человек, он не успокоится, пока не изведет последних людей из рода Арманьяк. Ты уже знаешь, что твой дядя Шарль в темнице, а де Немюра преследуют по пятам, и я уверен – скоро схватят и казнят. Жан, я не отговариваю тебя от мести. Но месть – это такое блюдо, которое подают холодным. Надо выиграть время.

– Я все это знаю. Есть один очень существенный момент. Они уже в руках Луи, а я еще нет.

– Это дело времени, мальчик мой. Тебя ищут, ищут целенаправленно, как ты этого не понимаешь? – Приор досадливо отодвинул от себя кружку с сидром.

– Падре… – мне почему-то стало жалко старика, – я обещаю подумать над вашим предложением. Правда… Я серьезно подумаю. Положение мое действительно не из легких, но я хочу уверить вас, что не буду совершать глупых поступков и совать свою шею в петлю.

– Господь, внуши этому отроку разумение… – перекрестил меня старик.

– Я открыт для его наставлений… – И тоже перекрестился. – Падре, вы же знаете, что моя мачеха на сносях?