— Я мог бы угадать это, — прошептал он тихо.

На минуту воцарилось молчание; затем он медленно поднялся на ноги.

— Ты славный малый, Эбергарт, — прошептал он. — Не называй меня дураком на этот раз.

Я не назвал его дураком — раньше, чем я успел это сделать, он вышел из комнаты..

Я медленно направился к мастерской и нашел дверь открытой. Это меня весьма мало удивило, но в голове мелькнула догадка, что Сафирия, может быть, на террасе, и Макс в таком случае, наверно, встретится с нею. Эта мысль пробудила во мне странную смесь чувств. Я жалел Макса и в то же время ненавидел его. Ведь Сафирия принадлежала мне; я спас ее от живой смерти и если когда-нибудь одно человеческое существо принадлежало другому, она была моей душой и телом. Пока я стоял у дверей мастерской, странное видение мелькнуло у меня в уме. Я видел Сафирию, воцарившуюся полной хозяйкой Хильтонского замка. Я слышал ее смех, звеневший по большим, темным комнатам, топот ее ножек, бегущих по террасе.

И предо мной восстало ее прекрасное лицо, и я нашел новый смысл в нем, прелесть, которая раньше никогда его не озаряла.

И все это могло так легко осуществиться. Я мог спугнуть Макса с дороги, отвезти Сафирию за границу, тихо перевенчаться с ней где-нибудь и вернуться, чтобы представить свою жену пораженным членам моей семьи. Я мог ознакомить ее с ее собственной странной историей, пока мы будем за границей, и тогда, конечно, она охотно согласится выйти за меня замуж, — какая женщина на ее месте не сделала бы этого? Что касается Макса, он был попросту болваном.

Но пока, благодаря его безумию, могли возникнуть неприятные осложнения; итак, я быстро спустился на террасу. Проходя мимо картинной галереи, я подумал, что мне, может быть, придется пригрозить Максу, и поэтому хорошо иметь под рукой какое-нибудь оружие. В одном из шкапчиков был незаряженный пистолет. Я положил его в карман и продолжал путь.

Терраса имела тихий и миролюбивый вид при лунном свете — уже было больше одиннадцати часов. Нигде никого не было видно, и я стал тревожно раздумывать, куда могла деваться Сафирия. Затем вдали среди деревьев я увидел белеющееся женское платье, и мной сразу овладела тревожная мысль. Я покинул террасу и побежал как мог скорее через сад по направлению к дубу с ястребиным гнездом. В двадцати аршинах от дерева я замедлил свои шаги и стал осторожно красться под тенью деревьев. Звук голосов поразил мой слух; я подвинулся дальше и тихо раздвинул ветви. Как раз впереди меня, опираясь о ствол огромного дуба, стояла Сафирия; перед ней, бледный и молчаливый, виднелся Макс. Она внезапно повернулась, и я увидел ее лицо, — на нем виднелось странное выражение экзальтации, которого я раньше ни разу не замечал. Глаза ее сверкали, и она протянула одну руку вперед драматическим жестом.

— Вы помните, — говорила она, — вы помните турнир в Шенберге и «состязание в пении»? Вы помните, Максимилиан?

Он покачал головой, и его глаза приняли страдальческое недоумевающее выражение.

— Нет.

Она порывисто придвинулась к нему, положила руку на его плечо.

— Ах, но вы ведь должны это помнить! — повторила она.

Он ничего не сказал, но не спускал глаз с ее лица; он также взял ее руки и сжал в своих.

— Вы не привидение! — прошептал от немного спустя. Теперь настала ее очередь прийти в недоумение.

— Не привидение? О чем вы это думаете, Максимилиан? Ведь я Сафирия — Сафирия фон Таксель. — Затем она низко склонила головку и добавила очень тихо: — Ваша Сафирия.

Но Макс, по-видимому, все еще ничего не понимал. Он стоял, смотря на нее с удивлением.

Она продолжала:

— Где вы были, Максимилиан, что могли все забыть до такой степени? Что случилось со мной, что вы не узнали меня? Где мой отец? Что произошло со всем и всеми? Принц говорит…

Макс порывисто перебил ее.

— Принц Эбергарт?

— Да. Эбергарт, принц фон Таксель. Вот и этого также я не могу понять — ведь это имя моего отца. Кто этот Эбергарт фон Таксель?

Макс призадумался, прежде чем ответить ей.

— Он принц фон Таксель.

— Но разве нет другого принца фон Таксель?

— Другого нет. Дядя его, принц Альмериус, умер.

— Но мой отец, — что же с ним?

— Я не знаю, — ответил Макс медленно.

Она нетерпеливо топнула ножкой.

— Но должен же он быть где-нибудь, не исчез же он, наконец. Ведь только на днях еще он изгнал вас, а теперь…

Макс внезапно вздрогнул, затем снова заговорил:

— Вы ошибаетесь. Я никогда не знал вашего отца.

— Но ведь он изгнал вас, — повторила она, — он изгнал вас отсюда, потому что я… Ох, Максимилиан, неужели вы не помните? Я… я… — она запнулась.

— Почему вы не продолжаете? — спросил он.

— Как моту я продолжать, когда вы на меня смотрите так странно? Я сказала, что непременно выйду за вас замуж… но я не выйду теперь… нет, ни за что не выйду… — воскликнула она страстно, — если вы могли так позабыть обо мне!

Она вырвала у него свои руки и отступила на несколько шагов. С секунду она простояла, бросая на него яростные взгляды, затем закрыла лицо руками и разразилась целым потоком слез. Ее горе произвело странное впечатление на Макса. Он весь дрожал, и лицо его было лицом человека, который прилагает все усилия, чтобы вспомнить о чем-то давно позабытом. Он подошел ближе к ней и посмотрел на нее растерянным, жалобным взглядом.

— Скажите мне, — сказал он дрожащим голосом, — скажите мне, вы, называющая себя Сафирией фон Таксель, кто я?

Она сердито посмотрела на него.

— Вы со мной шутите?

— Нет, не шучу, — ответил он серьезно. — Сафирия, ради всего святого, скажите мне, кто я?

Она посмотрела на него с минуту, словно желая убедиться, что он говорит серьезно. Затем проговорила медленно, точно повторяя затверженный урок.

— Вы — Максимилиан, граф Леухтенбергский, паж моего отца и наследник земель Эльзенпл… — она не успела договорить слова, так как Макс воскликнул странным, незнакомым мне голосом:

— Эльзенплаца в долине Вервеля?

— Да.

Тогда какой-то свет озарил его лицо, — свет, подобного которому я никогда не видел ни на одном человеческом лице. Казалось, он только что пробудился от длинного, тяжелого сна и увидел, как мрак ночи исчез навсегда.

В течение нескольких секунд он простоял таким образом, и я почти боялся красоты его лица. Сафирия наблюдала за ним странными глазами, но в первые секунды он не смотрел на нее.

— Я теперь все припомнил, — сказал он тем же измененным голосом. — Я помню Эльзенплац и Шенберг, и кто вы, и кем я был более тысячи лет назад.

Сафирия отшатнулась от него и воскликнула с неописанным ужасом:

— Что вы хотите сказать?

Он посмотрел на нее с минуту, прежде чем ответить, и улыбка мелькнула на его лице.

— В конце концов, — ответил он, — какое значение имеет то, что я хочу сказать? Какое значение имеет что бы то ни было, когда вы — Сафирия фон Таксель, а я Максимилиан фон Леухтенберг?

Он придвинулся к ней, а я быстро выскочил из своей засады и стал перед ними.

Набрасывая эти строки, я вспоминаю, как падал лунный свет сквозь трепещущие листья, я вижу бледное лицо Макса и слышу тревожный крик Сафирии.

— Она моя!

Он не отступил.

— Она моя, Эбергарт фон Таксель!

— Нет, — ответил я сурово, — теперь моя очередь, твоя очередь была тысячу лет назад. Она принадлежит мне. Откажись от нее!

— Я не откажусь от нее, — ответил он твердо.

Я вытащил пистолет из кармана и прицелился в него. Лунные лучи обдавали ствол каким-то белым светом.

— Откажись от нее или я выстрелю!

Лицо его побледнело еще больше, но глаза смотрели в мои неморгающим взглядом. Он не сразу ответил, и я сдерживал дыхание до его ответа. Наконец ответ раздался; мне казалось, что голос его был какой-то слабый и отдаленный.

— Я… не… откажусь от нее.

Я дотронулся до курка — раздался внезапный громкий выстрел. Как оказалось, пистолет был заряжен!

Затем в эту секунду отчаяния я вспомнил, что Макс сам зарядил его несколько дней назад.