Малкин с любопытством оглядывается, приближает к себе ковш, тянет носом воздух: кислый запах прошибает до мозгов. Морщится, отодвигает.

Приятели таращатся вокруг, пока не замечают, что бесцеремонное разглядывание посетителей тем не по нраву. Пьяные раскрасневшиеся лица все чаще недовольно поворачиваются к людям и раздраженно кривятся. Парни отворачиваются, девушки упираются взглядами в блюда.

Раппопет отхлебнул полглотка хмеля и закашлялся: пойло, настоящее пойло. От соседних столов разнесся гогот.

Лугатик засаленной деревянной ложкой попробовал бобовое кушанье, рот обожгло жгучим перцем, парень покраснел, покрылся потом, но пересилил себя, проглотил. Новый хохот ударил по перепонкам. Лугатик исподлобья глянул на соседний стол: завсегдатаи поглощали такое же кушанье за обе щеки. Володька отдышался и потянулся за хлебом. В других чашках было еще что-то, но он больше не хотел рисковать.

А девушки черпнули из плошки что-то травянистое и сосредоточенно стали жевать.

Из-за стола напротив поднялся сутуловатый посетитель в сером размахае, с седой бородкой на корявом лице, высоким лбом и лохматыми пегими волосами. Стукнул по плечу Малки-на, дыхнул кислым хмелем ему в ухо:

– Вижу, недавно в этих местах? Откуда притащились? За нашим столом все из Куронжи. Слыхали о такой державе? Мы тут, как один, переселенцы. Я из самых первых, зовусь Туканом. Даже забыл, сколько лет моя семья гнет спины в Пунском землячестве, внуки здесь родились. А за теми столами, – Тукан мотнул головой, подождал, когда Малкин посмотрит туда, – спускают монеты переселенцы из Бракры и Фунтурии, вот там переселенцы из Икрели и Бавазори, а в углу – кто откуда. Но у всех у нас на левом плече желтая нашивка, это означает, мы тут чужаки. Многие мечтают избавиться от этой нашивки, да не так-то просто стать дебиземцем. Можно прожить здесь три жизни, но так и остаться с нашивкой на плече.

– Где мы находимся? – приглушенно спросил Малкин, чуть повернув голову.

– Что, приятель, издалека тащились, все названия в голове перемешались? – Тукан пьяно качнулся, лбом уперся в Ванькин висок. – Бывает, не такое бывает, – крякнул, набрал в легкие воздух. – В городище Пун, приятель. Под самым носом у фэра Быхома. А это питейное заведение Абрахмы, лучшее в городище, – перешел на шепот, – потому что Абрахма – жена фэра. Отменная сучка. Скоро узнаете, приятель.

– Ну и как, Тукан? – Малкин еще раз огляделся. – Здесь лучше, чем дома? – спросил, заметив, как из полутьмы дальнего угла неотрывно сверлил его чей-то настойчивый холодный взгляд.

Переселенец ответил не сразу, сначала хмыкнул неопределенно, повел блуждающим взором по головам, протянул:

– Живем, – и неожиданно проворно шмыгнул на свое место, шепнув напоследок: – Коренные приперлись. Дебиземцы. Прикуси язык, а то угодишь к крысам-каннибалам.

В двери шумно ввалилась веселая ватага расфранченных дебиземцев. Изыски в одежде: огромные вороты рубах, фалдящие полы накидок, под накидками широкие кожаные пояса с кистями, узкие штаны, боты на шнурках, высокие головные уборы, кинжалы с резными ручками. Все это говорило о состоятельности вошедших. Они без церемоний облюбовали один из столов, вышвырнули веселившихся за ним переселенцев и разместились сами. Вытуренные завсегдатаи, притихнув, обиженно приткнулись к другим компаниям. В питейном заведении повисло напряженное недовольство.

Из-за жаровни вывернулся разносчик блюд: здоровенный лоб в синей распахнутой блузе с засученными рукавами, с сальной заплывшей мордой и жирными по локоть руками. Он привычно и подобострастно улыбнулся новой компании, крупной ладонью смел со стола остатки пищи переселенцев, двинул по столешнице деревянные штофные ковши с хмелем. Одним духом смотался в кухонный угол и поставил перед коренными чашки с дымящимся жаревом из кусков мяса.

Дебиземцы выхватили кинжалы, воткнули перед собой в крышку стола и вцепились в штофы. Над столом взметнулся довольный рев и понесся под потолком, подхваченный голосами переселенцев.

А у стола, где сидел Малкин с приятелями, из клубов жаровни возникла расхристанная взбитая вертлявая разносчица в широкой юбке и раздерганной серой блузке. В большом разрезе болталась смачная грудь с крупными ядреными сосками. У каждого стола, где разносчица крутилась юлой, ей в разрез блузки и под юбку завсегдатаи запускали грязные руки. Она по обыкновению не обращала внимания и даже как бы радовалась успеху у пьяных посетителей. Никому не отказывала, но успевала при этом расставлять штофы и пищу на столешницах.

Качнула грудью перед глазами Раппопета, обдала жарким кислым потом, толкнула бедром и показала в улыбке мелкие зубки. Кинула взгляд по нетронутым штофам и вопросительно сморщилась. Непьющие посетители всегда вызывали подозрение в питейном заведении, на таких не разживешься. Это либо нищие, либо жадные, либо терры. Широкой пухлой рукой разносчица шустро придвинула ковш к Андрюхе:

– Размочи губы, крысенок, хозяйка дает в долг. Окажи почтение хозяйке, она добрая. Расплатишься, когда монетами разживешься. Здесь все переселенцы так начинают.

– Я не переселенец, – буркнул Раппопет и тут же понял, что допустил оплошность, никто не тянул за язык.

– На терра тоже не походишь, выделяешься в этой одежке, – прищурилась разносчица, рассматривая Раппопета. – И не деби, милок. У тебя не только одежонка, но и повадки не наши. Дикий ты. Ни разу руку не запустил мне под юбку, – крепко схватила его ладонь и потянула к своим бедрам.

Раппопет наткнулся на усмешливый взгляд Карюхи и поперхнулся, выдернул руку из замасленных пальцев разносчицы:

– Отвянь! Ты не в моем вкусе!

Разносчица захлебнулась от возмущения, мгновенно рассвирепела, вцепилась ногтями в его плечо:

– Ты со мной за перегородку не ходил, чтобы судить, обглодыш крысы! По вкусу выбирают в доме свиданий, а у нас надо пить и жрать! И платить не забывай! Не заплатишь, хозяйка крысам-каннибалам скормит! – отошла, недовольно раздувая щеки, тут же в проходе между столами подхваченная пьяными руками переселенцев.

После таких слов Лугатик подумал, что вляпались основательно. Чтобы заплатить, денег не было. Черт знает, куда кривая выведет. Притихшие девушки сжались. Малкин глядел на горластое сборище за столами, видел, что хмель завсегдатаям начинал сносить головы. Переселенцы заплетали языками, коренные дебиземцы требовали новых штофов, пьяно расплескивая зелье из наполненных ковшей. Ванька поймал взглядом кинжалы, разбросанные по столу дебиземцев. Рассудил, что не мешает прихватить, если приспичит выметаться, надоело ощущать себя беззащитным, когда бряцают оружием и угрожают скормить крысам-каннибалам.

Скоро здоровенный разносчик пищи начал вышвыривать за двери тех, кто от хмеля отрубался окончательно, освобождал места для новых посетителей. В пьяном гвалте плохо различались голоса, а если слышались, то невозможно стало понять тарабарщину, которую несли. Лишь в дальнем углу веселого оживления не наблюдалось. Странная фигура в серой накидке с жабо сидела по-прежнему прямо, и полутьма не скрывала колющего взора из-под бровей, обращенного на Малкина.

Возле стола снова возникла вертлявая разносчица, как пиявка вонзилась глазами в Раппопета:

– Пора платить, огрызок крысиной задницы! Засиделся со своими шлюхами! Двадцать фарандоидов и валите все вон, пока живы!

– За что так много? – возмутился Раппопет, интуитивно почувствовав, что разносчица пытается содрать с них три шкуры. Между тем никто из друзей никогда не держал в руках даже одного фарандоида, понятия не имел, как они выглядят и сколько может стоить кушанье на столе.

– Много? – взвизгнула разносчица. – Жрал не думал, а платить – жаба гложет, монеты жмешь! Жратва – пять фарандоидов, питье – двенадцать, под юбку ко мне три раза лазил – три фарандоида!

– Чего мелешь? – мячиком подскочил с места Раппопет. – Под юбку я к тебе не лазил! Значит, минус три фарандоида. Питье никто не тронул. Забери назад. Еще минус двенадцать фарандоидов. Жратву едва клюнули. Дрянь, а не жратва. От таких харчей ноги протянешь быстрее, чем от голодухи. Выходит, ты должна заплатить мне пять фарандоидов за то, что я лизнул языком твою отраву. Итого – квиты, ничего я тебе не должен!