Полгода назад, возвращаясь с работы, я увидел возле нашего подъезда большой черный блестящий лимузин «Мерседес S 500» – невероятно шикарная машина. Я о такой даже во сне мечтать не мог.

Стекло водительской двери было опущено. За рулем сидел крепкий, спортивного вида мужчина за сорок. В крутом деловом костюме, белоснежной рубашке, как будто только что из химчистки. Воротничок рубашки расстегнут на несколько пуговичек, на бычьей подкаченной шее виднелась золотая цепь толщиной в два моих пальца, голова у мужчины была гладко выбрита, бородка эспаньолка с вкраплением седины очень аккуратно пострижена, из открытого окна пахнуло дорогим одеколоном, натуральной кожей сидений и еще чем-то, сразу не скажешь чем. Помнится, я тогда подумал, что, наверное, так пахнет денежное благополучие. Не замечая никого вокруг, он барабанил пальцами по деревянному рулю в такт раздававшейся из динамиков музыке. Играла группа «Savage». Солист самозабвенно пел свой бессмертный хит «Оnli you». Хорошая песня. Если бы у меня была такая машина, я бы ее тоже с удовольствием за рулем слушал. Поднявшись по лестнице и открыв дверь своей квартиры, я увидел распахнутый настежь уже полупустой платяной шкаф, возле него суетящуюся Светку, складывающую в чемоданы свои вещи. Она мельком глянула на меня.

– Черт, не успела, – выдохнула себе под нос и как ни в чем не бывало продолжила запихивать в раскрытые пасти кофров свое шмотье.

– Что это значит? – озадаченно поинтересовался я.

– Знаешь, Олег, давай без истерик.

– И все-таки, может, ты на секунду отвлечешься от своего увлекательного занятия и объяснишь, наконец, что все это значит.

Светка подняла на меня свои голубые глаза, ставшие абсолютно холодными и чужими.

– А ты сам не видишь? Вещи собираю.

– И…?

– Что и?

– Хотелось бы поподробнее.

– Поподробнее? – усмехнулась Светка. – Пожалуйста. Я устала. Я ухожу от тебя. Мне надоело жить с неудачником.

Это был, конечно, удар, и крайне болезненный, но подсознательно к чему-то в этом роде я был готов.

– А «удачник» – это тот, кто внизу в мерсе сидит? – Светка кивнула головой. – А чем он такой «удачник», потому что бабла по карманам натырил? Мерина себе прикупил?

– Не только. У него дом и здесь, и недвижка в Испании, и вообще, человек в отличие от тебя умеет жить.

– А ничего, что этот «удачник» как минимум лет этак на пятнадцать старше тебя? Возможно, у меня в его возрасте тоже все будет.

– Никогда и ничего у тебя не будет. Потому что, как я говорила, ты – лузер конченый, – зло бросила Светка. Это прозвучало как пожизненный приговор. Она с шумом захлопнула крышки чемоданов, щелкнула замками. – Все. Пока. Не провожай.

Тоскливо скрипнула входная дверь, затворившаяся за ней. Моя квартира опустела и больше не казалась мне пристанищем уюта. Стало как-то серо, в воздухе еще витал аромат ее духов, но уже вовсю запахло безнадегой. Я устало сел на кровать. Слова-то какие обидные и гадкие – лузер, неудачник. Какая их сволочь только выдумала? Наверняка какой-нибудь махровый мизантроп. И почему конченый, что, бывают лузеры не конченые? Или, исходя из Светкиной логики, у меня вообще никаких шансов на обретение нормальной человеческой жизни, потому что я, с ее слов, не умею жить. И что такое есть нормальная человеческая жизнь? Она устала и ушла, оставив после себя воспоминания и кучу кредитов, которые мне надо будет выплачивать полжизни.

Тогда передо мной на повестке дня стоял только один, почти гамлетовский вопрос: «Пить или не пить?», и для себя я решил однозначно, что пить, хлебать ведрами. Но тому, кто будет пытаться утопить свою горе-печаль в алкоголе, могу сказать однозначно: это не поможет. А возможно, еще и усугубит. Сколько я бы ни вливал в себя, мой мозг ни на секунду не останавливаясь, как заведенный, будто зациклившись, постоянно подзуживая, прокручивал хлесткую, как удар ветки по щекам, съедающую меня изнутри Светкину фразу: «Ты – лузер конченый». От ее злых, обидных слов было не убежать, не спрятаться под одеялом, не скрыться в алкогольном дурмане.

Я так ушел в себя, в свои воспоминания, что не заметил, как ступил на проезжую часть. Мало того, что я сделал это на запрещающий красный сигнал светофора, но еще и перед самым носом автобуса номер девять. Последнее, что я увидел в пару метрах от себя, – это за громадным лобовым стеклом, похожим на витринное окно в магазине, сидящего словно в аквариуме водителя, который судорожно вцепился в баранку и старался сделать невозможное – остановить многотонное металлическое чудовище, неотвратимо двигавшееся на меня. Его перекошенное от ужаса лицо и широко открытый в немом крике рот.

Я весь сжался и закрыл глаза, удара я не почувствовал, просто вспышка света. Я не увидел того, о чем твердят многие якобы вернувшиеся с того света. Моя душа не вытряхнулась из моего бренного тела как подушка из наволочки и не воспарила над рейсовым автобусом номер девять, будь он не ладен, не было темной трубы – тоннеля, в конце которого свет, и на выходе меня должны встречать мои давно умершие родственники. Всего этого не было. Я просто лежал в каком-то помещении, мне было очень удобно и комфортно, а главное сухо. Глаза я пока не открывал, боялся. Так и лежал зажмурившись, но четко осознавал, что за плотно прикрытыми веками вокруг меня царствует яркий свет и это не солнечный свет, а искусственный. Значит, скорей всего, я в больнице. Так же, не открывая глаз, сначала осторожно втянул ноздрями воздух, он был абсолютно нейтрален, не имел каких-либо посторонних примесей или запахов, затем пошевелил одной рукой, потом другой. Обе руки действуют, потом то же самое проделал с ногами – все в порядке, ничего не беспокоит и не болит. Я тщательно ощупал себя, никаких изъянов на своем теле не обнаружил – это хорошо. Странно только одно, что лежал я в верхней одежде и ботинках, как и был перед тем, как попасть под автобус. Наконец, набравшись смелости, открыл один глаз, огляделся и сильно удивился.

Помещение, в котором я находился, ну никак не напоминало больничную палату, стены были гладкие, кипенно-белые и совершенно не понятно, из какого материала они сделаны, я ничего подобного раньше не видел. В комнате нет ни одного окна, а очень светло, но ни на потолке, ни на стенах светильников не видно. Свет струится отовсюду, он, как вода через мелкий дуршлаг, проскальзывает сквозь стены, потолок и пол. Я покрутил головой – ни дверей, ни шкафчика, ни тумбочки, ну или какой-нибудь завалящей табуреточки, вообще никакой мебели. Но что самое удивительное, лежал я не на кровати, а просто парил в воздухе. Меня пробил озноб. Волосы на голове зашевелились, мурашки с грецкий орех поползли по спине. Тут же голову посетила шальная мысль, заставившая вздрогнуть, а что если помещение, в котором я сейчас нахожусь, и есть то самое Чистилище, а в ближайшее время меня ожидает Страшный суд. Со строгим прокурором в виде белобородого старца и с остальными вытекающими, так сказать. Ну и куда меня теперь – вниз или наверх? Я поежился.

Начал лихорадочно вспоминать, что плохого и что хорошего натворил на белом свете за свою не очень долгую жизнь. Мысленно ее, жизнь то бишь, разделил на две графы, в одну вписывал хорошие дела, совершенные мною прижизненно, в другую – совершенные мною грехи. После недолгих и крайне несложных арифметических подсчетов у меня получилось, что графа с моими грехами и пороками как минимум вдвое больше, чем та же графа, но с добрыми делами, и шансов на решение моего вопроса верховным прокурором в положительную сторону у меня мизер. Это хреново. Я тут же решил для себя, нет Олежек, друг мой ситный, давай считать, что это больница. Да, немного необычная, согласен, но все-таки больница. Ну не простая, конечно, наверное, какая-то экспериментальная, иначе быть не может, и точка. Сказал я это вслух и как можно более твердым голосом, желая убедить себя в вышесказанном во что бы то ни стало. Как-то не получилось с убедительностью, наверное, сам не верил в то, что говорил. Да и с твердостью в голосе тоже не очень. Короче, лажа какая-то. Откуда-то сверху, заставив меня подскочить как ужаленного, раздался глубокий женский голос.