География и история пожирали мое сознание. Какой же у нас огромный мир! Какой же он необъятный! Сколько в нем всего есть, что не хватит нескольких жизней, чтобы охватить потрясающий, всеобъемлющий мир. И тут же история, так громко, через мировой мегафон рассказывает о том, что было в этом мире. Как все было! И что стало. Я читал и перечитывал уроки, отведенные на эти предметы. И даже когда я перечитывал, история цифр, география, история мира интриговали меня снова, как потрясающие истории Конана Дойла.

Но вот русский и литературу, и злополучный иностранный язык угнетали меня. На этих уроках мне было тошно. Я не знал куда себя деть, скорее потому я отвлекался на Ксюшу. Какой красивый почерк формировался у нее! Она писала захватывающие изложения по русскому. Их читали на весь класс, и все слушали затаив дыхание. Ксюша писала не школьные для ребенка сочинения по литературе. Их отправляли на конкурсы.

А мы, погруженные каждый в свой предмет, все равно шептались на уроках. Улыбались.

Ксюша больше не хотела играть в принцесс и агентов. Она предпочитала хихикать с девчонками на переменах, иногда посматривая на меня. Я улыбался ей в ответ. Ее губы растягивались в солнечной улыбке и тут же возвращались к шепталкам между девчонками.

После уроков мы, по обычаю что ли, шли к ней делать уроки.

Однажды серьезно поскандалив с какого предмета начинать уроки и когда дело дошло чуть ли не до драки, мы пришли к решению начинать выполнять домашнее задание с тех предметов, которые нам больше всего нравились. Потом помогать друг другу и уже совсем потом выполнять то, к чему относились нейтрально.

Я подружился с мальчишками из параллельного класса, и мы организовали шахматный клуб. Желающих поиграть в перерывах или после уроков было немного. Но если я ходил в клуб, Ксюша никогда меня не торопила. Она оставалась с нами до момента, пока не приедет ее мама или папа. Она уезжала, а я, наигравшись, шел домой, звонил Ксюше и спрашивал, есть ли у нее желание позаниматься уроками. Она всегда говорила: конечно.

На протяжении года я часто оставался ночевать у Ксюши. Что для меня, что для ее родителей и для нее самой это стало настолько нормально, что, когда я не оставался у них было гораздо ненормальнее. Отец уже забыл, как я выгляжу, но как мне казалось, он не очень сильно расстраивался по этому поводу. Я никогда не буду любим своим отцом и уж тем более матерью. Это то, к чему я пришел.

Моя жизнь зациклилась. Изо дня в день одно и то же. Школа, Ксюша. В гости делать уроки. Ночевка. Школа, Ксюша. В гости делать уроки. Ночевка. Так шло ровно до восьмого класса. Нам было уже 13 лет.

Она вернулась из деревни, я был в Москве, как обычно. Я учился. У меня все еще ничего не было, что могло бы завлечь мою бурную молодость. Все лето я подрабатывал, раздавая листовки у метро. Я читал книги, бегая за ними в библиотеку. Ксюша отдыхала. Едва она вернулась, тут же принялась рассказывать, как она отдыхала.

Она бродила по дачным улицам, как и обычно. Как она это делала не первый год. У нее не было друга или подруги, с кем она могла бы проводить летние деньки. Каждый год были разные дети, о существовании которых ничего было неизвестно год спустя. Но тем летом, 2001 года, у нее появились друзья, о которых она с упоением мне рассказывала.

На даче, посреди садоводческого товарищества был небольшой пожарный пруд. Я никогда не был у Ксюши на даче, но почему-то именно этот пруд я представлял очень хорошо. Такой миниатюрный, может метров 20-25 в диаметре. С противоположных стороны вытоптаны подходы к воде. А по оставшемуся периметру растут листья камыша. Сам камыш уже оторвали дети, представляя, что длинные толстые палки – это какие-то неведанные животные. Игры с ними длились один день, а то и меньше, потом сердобольные бабульки выкидывали принесенный в дом детьми камыш, бубня о плохих приметах, о том, что горе-растение привлекает зло.

В мутной, грязной воде у берегов по весне спаривались лягушки, громко голося. Знаете, как звучит лягушачья песня в мае? Громкие, клокочущие звуки, булькающие в разном диапазоне, словно кто-то дует в трубочку, опущенную в стакан с водой. Потом лягушки замолкают. Под листьями водяных растений появляется множество икринок, из которых появляются черные каплеобразные существа без лапок, инопланетного вида – головастики.

Вот на них-то Ксюша и смотрела, сидя у воды, вспоминая мои рассказы об амфибиях. Они казались ей куда приятнее, чем ленточные черви, которых нам показывали на уроках биологии.

Рев машины вспугнул Ксюшу. Она выронила палку, которой ковырялась в илистом дне и отпрыгнула на стоящие позади бетонные камни, оставшиеся когда-то от строительных плит.

На берегу остановился вишневый жигули. Ксюша уже видела эту машину на днях, когда шла из магазина и поглощала вафельный стаканчик с мороженным. Едва машина притормозила, Ксюша увидела, как опускаются темные стекла и, не раздумывая свернула на улицу, проезд на которую был закрыт шлагбаумом. Ребячьи голоса что-то кричали ей вслед, но она лишь ускоряла шаг, чувствуя, как сердце практически выпрыгивает из груди от волнения. И вот теперь эта машина стояла прямо около нее. Двери раскрылись и с двух сторон вышли ребята, лет 17-18 на вид, не старше. Ксюша так и стояла в близлежащих кустах рядом с остатками бетонных плит. Пока трое из них рассматривали мутную воду, один парень подошел к ней. Ксюша рассказывала, как стучало ее сердце. Она ничего не слышала. Ничего кроме тишины и разряжающего ее стука сердца. Парень спросил, почему Ксюша убежала от них на днях и как ее зовут. Он спросил еще что-то. Она ответила. Диалог завязался сам собой. Они договорились, что вечером, часов в девять будут на пруду и пригласили Ксюшу. Она поспешно согласилась. Ребята поулыбались, прыгнули в машину, и уехали. Ксюша рассказала, какое облегчение испытала, когда вишневая семерка скрылась за поворотом. Она не понимала, почему так испугалась их, почему у нее была такая бурная реакция, заставившая ее прыгнуть в кусты.

Я внимательно слушал и живописно представлял описываемую картину. Мультики смотреть мы уже вряд ли будем – это я понимал потому, что Ксюша пока не расскажет все, что с ней случилось и все, что она пережила и почувствовала, она не оставит мои уши в тишине. Да и бог с ним. Мне было интересно послушать, что такое дача и как на ней молодежь проводит время.

Вечером того же дня Ксюша была озадачена вопросом: стоит ли ей идти на пруд? С одной стороны, ей не очень хотелось. Она всегда была немного застенчивой и ей требовалось больше времени, чтобы найти общий язык с незнакомыми людьми, тем более с такими взрослыми ребятами. И она была близка к решению никуда не ходить.

А с другой стороны, среди ребят Ксюша заметила молчаливого парня, неотрывно смотрящего на водную рябь, пока его друзья проявляли интерес к перепуганной девчонке. Именно его Ксюша хотела увидеть еще раз.

Когда она рассказывала мне о нем, у нее изменился голос. Он стал более тонким, более живым. Я бы даже сказал трепещущим. У нее расширились зрачки, глаза сверкали живостью, пока она рассказывала и постоянно спрашивала, понимаю ли я ее. Понимал ли я, как это здорово? Я кивал головой. Я просто кивал. На самом деле я ничего не понимал. Я даже не был уверен, а нужно ли мне действительно понимать ее эмоцию? И мог ли я?

Она досконально описала внешность того парня. Расписала, какие у него каштановые волосы, какой томный взгляд, зеленые глаза, кожа чуть смуглее, видимо, солнце уже постаралось над загаром. И именно то, что она хотела увидеть его еще раз, заставило ее выйти из дома и оказаться на пруду к 9 вечера.

Там никого не было. И это было чертовски печально. Надев самую лучшую дачную одежду, распустив светло-русые волосы, Ксюша горестно сидела на плитах, как Аленушка на берегу. Сколько прошло времени, Ксюша не знала, но продолжала сидеть. Что или кого она ждала – неизвестно, но чувство, что над ней откровенно поизмывались, набирало мощь с каждой пройденной секундой. Ксюша продолжала ждать.