Когда у нас с мужем родился первенец, мы втроём часто навещали стареньких родителей моего отца, бабушку и дедушку, искренне радующихся каждому нашему приезду. Вспоминаю напутствие дедушки, которому всегда старалась следовать: «Ты должна сделать всё возможное, чтобы у твоих детей было счастливое детство». У меня ведь оно, несомненно, было счастливым. И материальные блага здесь ни при чём, дело-то не в них: мы жили, как все. Счастливое детство – это своеобразный генератор хороших человеческих качеств. Это некая ступень в дальнейшую жизнь, нематериальная её опора.
Сызмальства мы ценили человеческие взаимоотношения превыше прочего. Это осталось во мне на всю жизнь и всегда казалось естественным. Крепость этих взаимоотношений вырастала из количественной плотности имеющихся у каждого личностных качеств со знаком «плюс»; так проверялась дружба, так определялась надёжность человека. И по сей день именно это определяет для меня суть человека, а уж потом идут его регалии: «ведущий специалист», например, или «начальник отдела», «генеральный директор компании имярек» или президент страны. «Если парень в горах – не ах…», – пел незабвенный Высоцкий. Если человек ведёт себя не по-людски, он, «подобрав» в моих мыслях все свои регалии, мгновенно уходит из моей жизни, даже если продолжает пребывать в ней физически, являясь, например, коллегой по работе, с которым волей-неволей приходится обсуждать рабочие моменты; приятельницей, знакомцем, периодически проявляющимися в моей жизни, – ведь мир тесен. И я страдаю от этого, потому что не хочу иметь с таким человеком ничего общего, но вынуждена из вежливости идти на контакт и что-то говорить, памятуя к тому же и о том, что худой мир лучше доброй ссоры.
В детстве мы чётко понимали, что́ хорошо и что плохо, порой это было на подсознательном уровне. Мы были дружны, юны и наивны. Большинство моих воспоминаний детства светлы и прекрасны, несмотря на многие жизненные нюансы, которые нам тогда были не видны или непонятны в силу нежного возраста. Кроме того, характерной особенностью того времени было строгое воспитание. Бабушка, у которой я проводила много времени в детстве и отрочестве, постоянно твердила, что женщина должна всё уметь: и приготовить-постирать-убрать, и потолок побелить, если надо, и обои поклеить, и шить-вязать, и вообще – делать любое дело. У неё была непростая жизнь, полная лишений, заставившая её научиться всему необходимому; а еще у неё были золотые руки и доброе сердце, и она учила меня всему, что умела сама. Это я к тому, что белоручкой я никогда не была и пословицу «Делу время, потехе – час» знаю не понаслышке. Но всё это рассматривалось мною не как нечто ущемляющее мои детские, а после и юношеские интересы и время, а как вполне естественный и необходимый для будущей жизни процесс; так было принято, так жили многие.
Мама же старалась – весьма небезуспешно, надо сказать, за что ей сердечное спасибо и низкий поклон! – развить в нас с сестрой чувство прекрасного, внести в наше воспитание штрихи эстетики: покупала билеты на спектакли, водила нас на выставки, в музеи, на концерты классической музыки, поэтические вечера. В родительском доме на полках было множество кассет с домашними записями классики (когда-то это были также пластинки, а теперь, конечно же, ещё и диски), которые мы часто слушали, в том числе в дни прихода гостей. Мама всегда была центром компании, её душой. Слушать её было истинным наслаждением: обладая безусловным даром рассказчицы, она могла искромётно и с юмором нарисовать такую картину, что все только диву давались. К тому же она была эффектной женщиной и умела подать себя соответствующим образом, и я нередко ловила папин горделивый и восхищённый взгляд, которым он, улыбаясь, одаривал маму, взгляд, говоривший лучше любых слов.
Мама никогда не копила отрицательных эмоций и, будучи человеком порывистым и горячим, могла легко выплеснуть их на нас, покричать. Она отнюдь не была простой бабой с языком-помелом, совсем напротив – утончённой дамой, при этом – открытым человеком с живой душой, этаким сторонником справедливости, «девочкой-отличницей» (аллегорически, разумеется, да и не только: высшее образование и учёная степень кандидата наук говорили сами за себя). Часто она говорила то, что чувствовала, не задумываясь, что безапелляционными суждениями или ироническими высказываниями может кого-то обидеть: ведь выслушивать правду-матку или инакомыслие, порой звучащее насмешкой или своего рода провокацией, не всякий захочет. Жизнь не делится на белое и чёрное при наличии множества полутонов и, с позволения сказать, полуправд.
Как могла, мама старалась оттянуть наше с сестрой взросление, считая это необходимым для правильного воспитания девочек. Согласно её мнению, в первую очередь надо было сформировать и закрепить положительные человеческие качества, прививаемые мне и сестре, и многому нас научить, а уж потом, когда придёт время, всё прочее станет логическим завершением формирования личности. Например, она категорически возражала, когда в двенадцатилетнем возрасте я попросила её позволить мне проколоть уши, говоря, что сама сделала это лишь в двадцать пять: «Рано ещё!». Но потом сдалась, конечно, под напором бабушкиных убеждений, а бабушка собственноручно отвела меня на эту экзекуцию, будучи уверенной в её необходимости для украшения внешности внучки согласно принципу «Чтобы – не хуже других!».
Вплоть до двенадцати лет мама часто заплетала мне косы и укладывала их «корзинкой» на затылке, завязывая над каждым ухом по банту из вплетённых в волосы ярких капроновых лент. Мне же безумно хотелось модную стрижку или просто собрать волосы в хвост и прихватить заколкой на уровне шеи, сделав его низким, спускающимся по спине.
А ещё лучше – распустить волосы, и пусть они свободно струятся, развеваемые ветром! Что может быть прекраснее: ведь я – принцесса Элиза! Это имя я вы́носила в себе с младенчества, если быть точной – с того времени, сколько себя помню; оно олицетворяло для меня прекрасную юную девочку-принцессу, скромную, нежную, трудолюбивую и очень красивую.
С пяти лет я начала заниматься музыкой. Это была инициатива мамы, которая постаралась воплотить во мне собственную мечту – владение инструментом (так она называла фортепиано), дав мне эту возможность, которой волею судьбы была лишена сама, вкупе с другой уже бабушкой, папиной мамой, потратившей большие в то время деньги и купившей для меня фортепиано с мелодичным названием «Лирика». Оно поддерживало лирическое настроение, которому, будучи постарше, я частенько бывала подвержена. В течение последующих семи лет мама и бабушка поочерёдно возили меня в музыкальную студию, располагавшуюся в нескольких автобусных остановках от нашего дома. У меня была замечательная, добрая и чуткая учительница; многие лета, утекшие с тех давних пор, не растворили в моей памяти её имени, я и теперь отчётливо его помню. Из неуклюжего, лишь отчасти музыкального ребёнка, в глубине души которого сидели эти неотшлифованные и невостребованные покамест задатки, эта милая и внимательная женщина, прирождённый педагог, сумела вылепить человека, не мыслящего жизни без настоящей музыки, умеющего ценить её изящество и красоту. Она, бесспорно, являлась талантливым педагогом: мне повезло.
Как-то мы разучивали знаменитое произведение Людвига ван Бетховена «К Элизе», известнейшую в мировой классике пьесу-багатель. Справившись вполне с этой задачей, вскоре я исполняла пьесу уже без нот, легко и непринуждённо, размышляя о судьбе девушки, которой пьеса была посвящена, создавая в голове собственный её образ, как внешний, так и поведенческий, неразрывно связанный с чудесной, элегической музыкой.
Этот образ неизменно перекликался с образом Элизы из любимой детской сказки Андерсена о девочке и двенадцати её братьях, переживших множество испытаний, что посылала им судьба. Доброта девочки противостояла злым чарам мачехи и победила их, а её мужественность, жертвенность и красота были вознаграждены любовью короля, с которым они душа в душу (мне так хотелось в это верить!) прожили много счастливых лет.
