И чем ближе она подходила к эльфу, тем сильнее волновалась, что не сможет открыть правду; возможно, Орофериону удастся понять воспитанницу, потому что он и сам пережил большую утрату. Но простит ли он ее, когда узнает о силе той ненависти и обиды, которую испытывала бывшая стражиница, покидая Лихолесье?

Кто же, если не синда, виноват в смерти Кили? Кто отказал гномам в помощи и оставил на растерзание оркам? Кто заставил Тауриэль страдать? ..

Гнев и безысходность нещадно душили воительницу после сражения. А напитавшийся Тьмой воздух Мирквуда нашептывал дурные мысли, от которых хотелось бежать. Что она и сделала, вычеркнув из жизни прошлое, чтобы обрести будущее. Однако виновник трагедии лично явился в новый дом эллет… вызвав в ней неподдельную радость.

— Владыка, — она улыбнулась и поклонилась, с облегчением замечая, как дергаются вверх уголки губ Трандуила.

Он едва заметно кивнул, на мгновения скрывая глаза в тени ресниц, и молча направился дальше, заставив воспитанницу улыбнуться еще шире. Ей уже давно были известны все немые указы Владыки, который сейчас желал поговорить в каком-нибудь спокойном месте. Например, в круглой беседке, ограждением для которой служили колонны, покрытые темно-зеленым вьюнком и поддерживающие выпуклую крышу.

Это милое строение окружали метровые кусты хеномелиса, напоминающие пышные букеты из листьев и красных цветов. Они нехотя расступались, пропуская узкую дорожку и идущих по ней эльфов, занятых воспоминаниями. Тауриэль пыталась разобраться в своем отношении к Орофериону, но его молчаливая спина и длинный подол волочащегося по камням плаща не навевали ничего, кроме уюта и спокойствия.

Гнева не было, но она не простила. Скорее, забыла.

Забыла свою боль, Кили и сражение, ведь теперь жизнь приобрела новый смысл и ожидала перемен, лишь мысль о которых заставляла глаза искриться. Но уйти в бархатные размышления о свадьбе воительнице не дал тихий шелест; поднимаясь по каменным ступеням беседки, Трандуил скинул плащ и ловко перехватил его за спиной, обнажая узкий камзол из блестящей голубой ткани, покрытый темно-синим узором. Одежда расширялась на бедрах и спускалась до колен к черным сапогам из мягкой кожи, которые замерли так резко, что эллет едва не налетела на своего бывшего покровителя.

Она сумела вовремя остановиться и тихонько села на деревянную лавочку с решетчатой спинкой, выкрашенную в жемчужно-белый цвет. Перед ней возвышался круглый столик, поддерживающий фарфоровую миску с фруктами и пузатый графин из серебра, отражающий золотые и красные полосы в небе - все, что осталось от заката.

— Какое же занятие ты себе выбрала? — несколько отстраненно спросил эльф, бросая плащ на спинку второй лавочки, расположенной напротив.

— Я хотела быть стражем, — ответила Тауриэль, внимательно рассматривая кольца на длинных пальцах Владыки Леса, которыми он обхватил ручку кувшина, —, но меня отправили на оружейный склад. А сейчас я обучаю эльфиек боевым искусствам — Элронд боится, что ввиду последних событий они могут им понадобиться.

Трандуил слушал молча, не отрывая глаз от двух серебряных кубков в форме тюльпана, куда наливал почти черную жидкость с гранатовым оттенком. Но стоило ему поставить один из них перед воительницей, как она дернулась и постаралась незаметно убрать руки на колени, чтобы спрятать помолвочное кольцо.

— Это лишнее, — сказал Владыка, как всегда, пряча эмоции за равнодушной маской, — я уже знаю.

Его голос не изменился, но эллет уловила незримый импульс и по привычке содрогнулась, ожидая вспышки гнева, которая теперь могла произойти в любой момент.

— Я боялась, что вы не одобрите… — произнесла она, наблюдая, как брови эльфа скользнули вверх. Отчасти это было правдой, хоть сама Тауриэль и не видела ничего зазорного в своем браке.

— Для этого есть причина? — спросил синда, полоснув воспитанницу обжигающе-холодным взглядом и сел напротив, закинув ногу на ногу.

Она не знала, что ответить, и пожала плечами, обхватывая ладонями стоящий напротив кубок. Но вино лишь обожгло язык и горло, оставив после себя неясный травянистый вкус, отчего эллет невольно зажмурилась, пропуская скупую усмешку Владыки, которую он спешно закрыл своим кубком.

Но влажный блеск коралловых губ воительницы не отпустил его взгляд так легко. Заставил неожиданно осознать, как мило она хмурит тонкие брови и взмахивает ресницами, тень которых ложилась на высокие скулы. Точнее, вспомнить это: когда-то, едва попав в Лесной Дворец, Тауриэль уже вызвала подобное умиление у Трандуила. Но тогда ощущение было другим, более невинным, отеческим…

— Кто он? — неожиданно мягко спросил эльф, допивая вино и только сейчас замечая отсутствие крепости — слишком много он уже выпил в этой самой беседке, слушая высокие речи Полуэльфа о судьбе Арды.

От эллет не скрылась такая внезапная перемена. Она с тревогой взглянула на бывшего покровителя и не увидела привычной жесткости. Теперь его глаза цвета морозного неба потеплели и мирно блестели из-под четкого контура ресниц, обещая понимание.

— Линдир, — шепнула Тауриэль, внимательно следя за реакцией.

— Кто? — К несчастью, только что нежный взгляд покрылся льдом.

— Линдир, менестрель…

«Ты смеешься?!» — едва не прокричал Владыка, но решил сдержаться.

Вместо этого он опустил веки и до хруста в пальцах сжал кубок, ощущая горячие винные пары, ударившие в голову. Да, воспитанница не подходила в жены Леголасу, но это не повод отдавать ее какому-то безродному певуну! Она вполне может рассчитывать на жениха, занимающего куда более высокое положение.

С этой мыслью синда резко поднял веки, и Тауриэль бессознательно отвернулась, сбегая от уничижительных глаз. Вся легкость вмиг испарилась, и между эльфами повисло напряжение, едва ли не физически мешавшее им дышать. Эллет не спас даже умиротворяющий вид ночного сада и черных силуэтов растений, над которыми лениво парили яркие светлячки.

Образ бесстрашной воительницы тут же рухнул, но Трандуила не разжалобила вжавшаяся в скамью тонкая фигура:

— Сначала какой-то гном, — неестественно спокойно проговорил он, подаваясь вперед и опуская кубок на стол, — теперь менестрель… И чем же он тебе так понравился?

Это было слишком личным, и эллет замялась, но нельзя было игнорировать вопрос самого Владыки Леса:

— Он… Помог мне забыть, — нехотя сказала она, чувствуя, как щеки загораются румянцем, а губы сами растягиваются в блаженную полуулыбку.

Виной тому послужили сладкие воспоминания, так некстати посетившие Тауриэль. Воспоминания о ночи после помолвки, когда она разрешила Линдиру чуть больше и не смогла остановиться, доказав и ему, и себе, что отпустила былое.

Эти мысли предательски окрасили лицо эллет, словно письмена в книге. Трандуил без усилий прочел их и гневно цокнул языком, обращая пылающий взгляд на сад. Но он и ему не принес успокоения, а вид неторопливых светлячков, кружащих вокруг, лишь усилил раздражение. Ведь они так не соответствовали образам и звукам, появившимся в сознании эльфа: вздохам, смятым простыням и уже ненавистному менестрелю, чьего лица вспомнить не удалось. А также воительницы, обнаженную грудь которой прикрывали разметавшиеся пряди, лишь немного уступающие в яркости распухшим губам.

Последнюю картинку Владыка не спешил гнать и даже забылся на минуту, но при этом не утратил самообладания; его лицо по-прежнему не выражало эмоций, напоминая застывший воск, матово поблескивающий в лучах ночного светила. И Тауриэль, внимательно рассматривающая его аккуратный профиль, чувствовала невыносимую тоску и никак не могла подобрать нужных фраз.

Синда не был ей даже родственником, но глубокая привязанность выгнала из сердца все обиды и заставляла отчаянно жаждать примирения.

— Владыка… — протянула эллет, надеясь, молясь Эру, чтобы и он хотел того же.

Но эльф не торопился помогать: ему нужно было время, чтобы привыкнуть к плотной одежде и собранным в прическу волосам на голове воспитанницы. Только она истолковала молчание по-своему и сокрушенно опустила голову, заставив остатки дурмана в крови собеседника изменить его настроение.