Санса металась в кровати, закрывала уши, впивалась ногтями в кожу и дергала волосы. Крики преследовали её днем и терзали во снах. Она не смела закрыть глаза и озиралась: зелёные шторки кровати, сквозь зазоры пробивался свет, подушка шуршала, пока она крутилась; свет, шторки. Нельзя закрывать глаза, или снова появится злобная толпа и разинутые рты с гнилыми зубами.

— Мне обещали, обещали, — бормотала Санса и билась головой об подушку. — ОБЕЩАЛИ!

Одинокий крик разнесся по комнате и растворился.

Она ненавидела Джоффри и протянула руку, представляя, как душит его. Сознание предательски показало другую картину — саму Сансу, как она улыбалась, пока её Лютоволка вели к плахе. Но ей обещали, что всё будет хорошо!

— Прости, прости меня, прости, — шептала Санса в забытьи.

Так хотелось, чтобы Лютоволк знал о раскаянии, как больно было видеть его исхудавшего и с грязным гипсом. Но она всё равно улыбалась, чтобы порадовать принца Джоффри и королеву Серсею. Лютоволк видел это, что он подумал, что она радуется?!

— Прости! — закричала Санса и захныкала.

И этот крик растворился в воздухе. Он не достигнет её Лютоволка, он не узнает и не простит, от чего рвалось сердце.

Крик на мгновение освободил Сансу, и рев толпы стих. Она увидела богорощу Винтерфелла, и как листья чардерева шелестели на ветру. Так тихо, спокойно, будто старые боги шептали.

Её Лютоволк любил сидеть под этим деревом. Санса помнила, как он откидывал голову и умиротворенно улыбался, словно и впрямь слушал старых богов. Санса зажмурилась, надеясь подольше сохранить образ. Её Лютоволк сейчас с ними, он спокоен и улыбается.

— Спи, Лютоволк, ты заслужил покой, — то ли подумала, то ли шепнула Санса.

Она не помнила, когда стала так называть лорда-отца, сохранила только образ штандартов со звериными мордами. Лютоволк вёл за собой знамена, ветер трепал его волосы, и это было красиво, как в сказках старухи Нэн.

Санса любила редкие мгновения наедине с ним. Это происходило по вечерам, он устраивался в массивном кресле и брал Сансу на колени. Они сидели в обнимку напротив огромного камина, поленья трещали в огне, из-за стен доносился слабый звук тёплых источников.

Лютоволк тоже рассказывал ей истории: про работорговца Джораха Мормонта, или о восстании Роберта Баратеона. Они пугали Сансу и казались слишком грустными.

— Я хочу добрую сказку, — сказала она однажды.

— Но ты уже взрослая, — ласково протянул Лютоволк и поцеловал её в висок.

Санса крепче прижалась к нему и почувствовала, как вокруг талии обвилась сильная рука.

— Неужели у взрослых всё так печально? — спросила она, не задумываясь, хочет ли узнать ответ. Ей просто нравилось слушать голос Лютоволка, его тихий смех и чувствовать колючую бороду на щеке.

— Какое же ты ещё дитя, — протянул он и обнял её обеими руками.

Санса ощутила новый поцелуй, а потом его губы раскрылись и скользнули вниз.

— Ты говорил, что я уже не ребёнок, — шепнула она.

Казалось, что нужно шептать и не двигаться, иначе губы Лютоволка исчезнут. Он снова хохотнул, и Санса затаила дыхание. От его смеха вибрировало всё внутри, но это чувство не было новым. Чем старше становилась Санса, тем чаще не могла отвести взгляд от своего Лютоволка, следила за его взглядами и улыбками. Когда он сжимал руку леди-матери и подносил её к губам, в груди кололась ревность. Так хотелось оказаться на её месте и поймать на себе ласковый взгляд.

Лишь в редкие моменты уединения она чувствовала, что леди-мать не стояла между ними. С каждым годом он обнимал её крепче и ближе подбирался ко рту, пока водил носом по щеке. Санса хотела повернуться, но не смела двинуться и прервать чарующий миг.

Лютоволк ни разу не прикоснулся к её губам, только часто дышал, припадая к шее в долгих, влажных поцелуях. Смелели только его руки, опускались ниже, скользили по бедрам и ногам. Иногда Лютоволк так крепко сжимал платье Сансы, что становилось страшно. Он будто превращался в зверя, готового сдаться и сделать что-то новое и прекрасное.

В один из таких моментах голова Сансы повернулась сама собой. Тогда мочка уха оказалась во рту Лютоволка, и его язык скользнул по коже. Санса не поняла, когда тепло рта согрело её губы, так они и замерли, только шумно дышали.

Он так и не решился, и больше не звал её к себе. Санса понимала, что они сделали что-то запретное, но не хотела об этом думать и приняла волю Лютоволка. Только по ночам обнимала подушку и сжимала ноги, вспоминая прикосновения. Потом появился принц Джоффри, прекрасный златовласый юноша. Сансе казалось, что она влюбилась, образ Лютоволка мерк, но никогда не исчезал. Он навсегда остался в сердце, её лорд-отец, её возлюбленный, который никогда не узнает, как горько Санса раскаивалась в улыбке.

Светлые образы развеялись, и снова появился рев толпы, снова чьи-то руки держали её, пока Лютоволка укладывали на плаху.

— Нет! Нет! — кричала Санса то ли наяву, то ли в воспоминаниях.

Она снова была там, снова рвалась, пока палач заносил топор. Лютоволк словно ожил, его можно спасти, нужно только дотянуться и помочь. Но Сансу держали, топор поднимался, времени оставалось мало. Она рвалась, молила, а потом топор опустился.

— Нет! — закричала Санса и села на кровати.

Снова появились шторки и свет в зазоре. Рев толпы душил, искривленные яростью морды…

— Нет, нет, Лютоволк уснул, он устал бороться, — бормотала Санса, только бы не возвращаться в бездну жутких образов.

Лютоволк заснул, но олень бодрствовал. Её окатила волна ненависти, она изо всех сил сжала одеяло. Злость — вот, что было нужно: Санса отомстит, старые боги увидят и расскажут Лютоволку, как страшно он мучался.

В комнате раздались шаги, Санса не сразу поняла, снятся ли они ей. Нет, кто-то ходил рядом, подбирался, словно Иной готовился сломить Стену — штору, которая скрывала от мира. Когда ткань с шелестом отъехала в сторону, глаза резанул свет. Боль пронизала голову — то, что нужно для ненависти и мести.

Спи, Лютоволк, она продолжит борьбу.